не наделать гримас.
– Соня, я соскучился, – Вернее, по-английски прозвучало “я скучаю”. Есть ли у них “соскучился”?
Соня молчала.
– Нет, я писал его неделю и месяц его думал. У меня компьютер только в офисе, и только в нерабочее время. А время тут, у нас всегда рабочее. Я тебе писал об этом.
– Почему ты меня переименовал?
– Я могу вернуть имя! – Услужливый хозяин Интернет-кафе подал мне гарнитуру. Я надел наушники с маленьким микрофоном у рта и превратился в космонавта. Не хватало только олимпийки “СССР”.
– Мне показалось, что выдуманное имя слишком банально.
– Ты согласна быть там Соней? – Мои волосы вдруг поплыли по воздуху, каждая волосинка по отдельности, но единым потоком, как влекомые течением реки водоросли.
– Да, пусть я – буду я. Мне нравится, что ты запомнил, как мы сидели на траве, на склоне Филлопопа. Это я тогда подумала, что тебе хорошо бы поправиться килограммов на пять.
– Да. Я помню. Стараюсь. Но тут одни только рис и креветки. Все худые, – вслед за волосами я и сам начал отрываться от кресла. Лицо мое стало красным.
– Почему у тебя красное лицо, милый? – Соня вообще-то добавляла “милый” к каждой фразе. Я уже так привык, что почти не замечал этого.
– Не знаю, наверное, это невесомость, – я хотел так сказать. Только не знаю, как по-английски сказать “невесомость”. Пока я подбирал неуклюжие эпитеты, Соня поняла.
– Ты представляешь себя в космосе?
– Нас разделяют глухие парсеки. Я скучаю, Соня.
– У вас жарко?
– У нас тут очень жарко. Душно, и я ненавижу этот город без тебя. Я бы хотел жить в Афинах с тобой.
– У нас тоже жарко, милый. Мы собираемся в Лутраки на выходные с друзьями. Купаться.
– С какими друзьями? – Я взлетал, Соня не видела, но я придерживал стул правой рукой.
– Нет. Не с Марком. Мы расстались. Из-за тебя. Милый. Зачем ты запоминаешь такие вещи? Разве я говорила тебе, что была мокрая, как река?
Интересно, как это Соня не замечает моих странных волос. Она в белой майке, которую я снимал. У Сони копна греческих смоляных вьющихся волос. У нее длинные волосы.
– Память. Извини. Проклятая память фиксирует все. Да, ты именно так и говорила. Мы были с тобой на Филлопопе, а потом спустились оттуда мимо обсерватории. Прямо с горы. Как те американки. Ладно я, но как ты-то не помнила дороги?
Соня засмеялась. По скайпу это выглядело серией гримас и лишь в конце застывшей улыбкой.
– Я никогда раньше так сильно не возбуждалась поцелуями, милый. Но разве я ночью пела тебе ту колыбельную?
– Конечно.
– Я не помню. Было очень хорошо. Может, и пела.
Мы замолчали. Застыли на экранах друг друга. Два портрета напротив. Я, правда, не мог надолго застыть, проклятая невесомость тянула из-под меня стул, а волосы жили сами по себе.
– Да, пела, наверное. Иначе откуда бы тебе знать про критскую колыбельную. Прости, я плохо пою.
– Ты