дергая за пальцы. Наконец снял, глянул выжидательно на лейтенанта Красникова, и тот, догадавшись, зубами сдернул с правой руки перчатку и замер. Валецкий шагнул к командиру роты, протянул руку.
Красников осторожно сжал своими жесткими пальцами вялую ладонь командующего армии, снова подумал: «Ну, точно, как в кино!» и внутренне хохотнул от своих неуместных мыслей.
– Благодарю вас, лейтенант. Вы отлично провели атаку. Вот если бы так и в боевой обстановке, – громко, чтобы слышали все, произнес Валецкий и глянул с подозрением на лейтенанта, в глазах которого уловил что-то несерьезное.
– Служу Советскому Союзу! – выдержав паузу, выкрикнул Красников еще не привычные слова: совсем недавно выкрикивали: «Служу трудовому народу!» А лейтенант Николаенко – так тот вообще считает, что все эти нововведения: погоны, гимн, офицерские звания, ликвидация института военных комиссаров, роспуск Коминтерна и многое другое – все это отход от революционных традиций, если не сказать больше.
– Да, так вот… – замялся на мгновение генерал Валецкий. – Сможете вы так же четко пройти и через немецкие позиции?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! Сможем!
– Это хорошо. Мне импонирует ваша уверенность, – сказал Валецкий и пошел вдоль строя роты.
Пока Валецкий ехал в вездеходе, он думал, что полковник Матов специально подсунул ему штрафников, чтобы поставить командующего армией в затруднительное положение. О том, что такие штурмовые батальоны недавно прибыли с новым пополнением, командарм знал, как знал и их назначение – прорывать немецкую оборону, следуя непосредственно за огненным валом без поддержки танков. Знал, что укомплектованы они в основном бывшими офицерами, что это, по существу, штрафные батальоны, хотя и названы по-другому. Но помимо штрафников такую же подготовку проходили и обычные пехотные батальоны. Не все, а по одному на дивизию. Большего ему, командующему армией, знать об этом не обязательно. Тем более не обязательно было встречаться именно со штрафниками. Но раз уж так вышло… И Валецкий, пока ехал, прикидывал, что он скажет этим людям. Главное, не показывать вида, что они в его глазах чем-то отличаются от обычных воинских подразделений.
Однако, едва Валецкий подошел к вытянувшимся шеренгам, как в нем проснулось какое-то болезненное любопытство к этим солдатам, среди которых – чем черт не шутит! – могут оказаться офицеры его корпуса, который он растерял в первые же дни войны. Большая часть корпуса так и не смогла прорваться к своим, и теперь никто не скажет, сколько солдат и офицеров легли под немецкими пулями и бомбами, а сколько подняли вверх руки. Валецкий никогда и ни с кем не говорил на эту тему, как не говорили другие командиры дивизий, корпусов и армий о своих тогдашних потерях, и не потому, что все знали, что потери огромны, а потому, скорее всего, что каждый чувствовал: вина за них лежит на каждом из них. И все же сам Валецкий вырвался из окружения, следовательно, могли это сделать и другие, если бы проявили твердость, решительность и моральную