-line/>
Будуар Джулии д’Орсо, которой принадлежала бесспорная, но сомнительная честь блистать на вершине пирамиды парижских дам полусвета, был обтянут шёлком цвета «лютика едкого», отчего в полумраке казался коричневым. Прозрачный огонь мерцал в старинном камине, рядом стояли подставки для дров времён Людовика XVI, подлинные подставки, сохранившие память об их прежних владельцах из Версаля, ставивших на них свои изящные ножки. Мягкий свет лампы из японского фарфора освещал это уютное убежище, табу для посторонних. Туда не проникали никакие посторонние шумы, разве что, кроме приглушенного далёкого цоканья копыт и шума колёс экипажей, которые спускались по бульвару Малешербе, да шёпота закипающей воды, поющей свою песню в самоваре красной самородной меди.
Между тем, Джулия, с небрежным видом прилёгшая на кушетку, была не одна. Рядом, полностью погруженный всем телом в просторное кресло, сидел молодой человек, покручивая кончиками пальцев свои светлые усы, и меланхолично поглядывал на терракотовую скульптуру в стиле рококо, изображающую Вакханок с лютней, примостившихся у ног Фавна.
Мысли элегантного кавалера, между тем, были далеки от этой замечательной вещицы работы Клодиона1, этого Фрагонара в скульптуре, но не более, чем у дамы, перед которой на стене сияла великолепная картина Мариано Фортуни2 за которую она недавно заплатила безумные деньги.
И если они молчали, то это отнюдь не означало, что им нечего было сказать, и они украдкой наблюдали друг за другом, как два равных противника, желающих убедиться, что конфликт исчерпан, прежде чем вложить шпаги в ножны.
Опытный повеса счёл бы, на первый взгляд, что между этой влюблённой парочкой случилась серьёзная размолвка. Драматический автор уловил бы напряжение иной ситуации.
Джулия решила атаковать первой.
– Гастон, – вяло сказала она, притворяясь, что её душит зевота, – мне кажется, что вы необычайно мрачны сегодняшним вечером.
– Возможно. Уже несколько дней меня преследуют дурные мысли, – ответил Гастон Дарки.
– Откуда такой пыл, как у юной девицы!
– Я на самом деле нервничаю из-за этого.
– Да, вы имеете право на это, но когда вы раздражены, было бы милосердно с вашей стороны не вынуждать вашу подругу сердца находиться наедине с вами.
– О, моя дорогая, к чему такие упрёки! В этом случае вам следовало бы запереться!
– Вот именно, мой дорогой, и я уже начинаю сожалеть, что не сделала этого. Вам прекрасно известно, что по понедельникам у меня день Оперы, и, вместо того, чтобы поговорить о последних премьерах, вы заставляете меня слушать рассказ о вашем неловком камердинере, после чего нелепо заявляете, что вы решили посвятить мне этот ваш вечер. И после всего этого я, не ропща, повинуюсь моему властелину, и даже, по его желанию посылаю очень любезное приглашение посетить мою ложу Клодин Рисслэ, а ведь я опасаюсь плохой компании, ведь моя репутация может пострадать. Моя самоотверженность доходит даже до того, что я лично приготовила вот этими белыми ручками этот зелёный чай из Китая, который вы так любите. Ещё недавно такое было невозможно себе представить, но сегодня утром я заставила сделать мне причёску в соответствии с вашим вкусом, хотя эти локоны на моей голове меня уродуют, превращают в какую-то оперную актрисочку, и я ожидаю моего Гастона, мечтая о голубых бабочках в глазах, но… Хлоп! Прибывает Гастон с похоронным видом… Посмотрим же, мой дорогой, почему, собственно говоря, такое происходит? Если бы вы играли на бирже, я могла бы предположить, что мой Гастон только что, между полуднем и тремя часами, потерял там всё своё состояние, но я прекрасно знаю, что вы не играете на бирже днём, а только ночью в карты в вашем клубе, так что проиграться в пух и прах к этому часу у вас ещё не было возможности.
Эта речь, начатая довольно кислым тоном, заканчивалась, как ни странно, почти сердечно, и Гастон не мог понять происходящей перемены, хотя улыбка, появившаяся на губах Джулии, пока она произносила эти слова, была явно не высшей пробы, и можно было поклясться, что молодой возлюбленный хозяйки дома явно сожалел о том, что упустил повод для ссоры.
– Вы правы, – попытался он вернуть инициативу в свои руки, – я невыносим и заслужил, чтобы вы меня выставили за дверь. Но правда и в другом! Не моя вина, если жизнь, которую я веду последнее время, причиняет мне сплошные неприятности.
– Хорошо, пусть будет так! Хотя сейчас вы уже начинаете говорить мне дерзости.
– Ничуть. Я лишь робко пытаюсь рассуждать о моей жизни бездельника, о своём бессмысленном существовании, которое требует огромных расходов… этот мой престижный клуб, членом которого я состою, все эти бесчисленные театральные премьеры, арендованные ложи, бега.
– И ещё эта Джулия д’Орсо, не так ли?
– Да, бытие, которую мой друг Нуантэль называет жизнью гардении, – сказал Гастон, сделав вид, что он не заметил камень, который дама только что бросила в его сад.
– По поводу гардении… вы же знаете, что это мой любимый цветок,