отпустил, разжав пальцы, рука только чуть качнулась вперед – они упали, не долетев до Николая. Он постоял и, подумав, шагнул вперед. Остановился перед сидящим и нагнулся – Николай дернулся в сторону, закрываясь плечом. Но тот лишь поднял джинсы и бросил прямо Николаю на ноги.
– Вот. – Он разогнулся. Одну руку уперев в пояс, другая висела спокойно. – Это наденешь. Я не хочу, чтоб на заводе на меня пальцами показывали. Да пошевеливайся. – Он поднял руку, взглянул на часы. – Через полчаса чтоб был готов. Дай мне пройти.
Николай облизнулся. В прозвучавшем за тем голосе не было слышно злости, обиды, страха, каких-либо других чувств – вопрос словно был задан с единственной целью выгадать время: – Куда?
Максим, уже взявшийся за ручку двери, обернулся. – Куда? – переспросил он с удивлением. – На работу!
Он вышел из прихожей. Николай поднялся. Джинсы упали на пол. Он нагнулся и их взял. Другой рукой нашарил на стене выключатель, щелкнул им и скрылся там.
Теперь, придя с работы, он лежал в дальней комнате на кровати. Чуть попозже приходил отец; обычно он к этому времени еще не спал. Только начинал оступаться и соскальзывать в провалы темноты, когда раздавался двойной поворот замка – как заглавие к скрипам и постукиванием в коридоре, и затем – шаги на кухню. Максим обедал (или ужинал) супом, который варил всегда один и тот же: среди кусков картошки, морковки, лука болтались куски мяса или курицы. Иногда вермишель. Вообще-то это было такое рагу. Он доставал кастрюлю из холодильника, – разогревал, – накладывал себе большую тарелку; остальное убирал обратно. С тарелкой и ломтем черного хлеба он уходил в свою комнату, где включал телевизор и, отвернувшись, переодевался в синтетический спортивный костюм, пока с телевизора шли новости, – что еще произошло, пока он был на работе, – словно это была микроволновая печь, еще раз разогревающая суп, перед тем как ему стать готовым к употреблению.
Николай спал. Сквозь сон слышался резкий звонок телефона; голос отца, отвечающий в трубку: «Нет… Нет… Нет… Ладно», – но не спешил просыпаться, тянул время на грани реальности, чтобы, когда трубка чмокнет, соединясь с коробкой, и шаги удалятся, провалиться назад, в черную яму без дна и стен.
Но просыпаться все же приходилось. Закат бил в окна напротив, во дворе кричали дети, в небе носились ласточки. Он лежал, то открывая глаза, то закрывая, пока темнота не сгущалась настолько, что солнечные блики от открываемых и закрываемых окон сменялись тонкой полоской желтого света из подъезда дома напротив. Он и дальше бы лежал. Нужно было в туалет.
Выйдя из сортира, он включал свет в кухне. Под успокаивающие убедительные интонации телевизора за стеной вынимал из холодильника и ел суп – стоя; вылавливал куски мяса руками. Потом он ставил кастрюлю назад в холодильник. Холодильник стоял у окна. Окно было закрыто. Где-то далеко пьяные бабы орали песни, и смелое их и неожиданно точное многоголосие, заблудившееся между пятиэтажек, ошарашивало настолько, что он остановился и вытянул шею, напрягая