Лев на мать.
– Голова твоя куда-то делась. О тебе уже люди судачат. Что ты с актрисой, которая тебе чуть ли не в матери годится, спутался. У них какая жизнь, у актрис-то… Не для нормальных людей. А тебе о семье пора думать. Я радовалась так, что у меня сын красавец, герой, думала, невестку в дом приведешь, она мне помощницей станет, люди завидовать будут. А ты неизвестно где, с кем, по театрам каким-то. Ну, закружила она тебе голову, ладно. Но пора уже поостыть, о нормальной семье задуматься. Столько красивых девушек вокруг, ты только оглянись. Неужели тебе нормальной жизни не хочется, ребеночка своего?! Неужели я тебя для того растила, чтобы актрисе какой-то отдать?! Актрисы хорошими матерями не становятся, да не сможет она уже родить, возраст не тот. Дети – это счастье. Я вот смотрю на тебя, какой ты красавец у меня вырос, и радуюсь. Я не хочу, чтобы ты себя такой радости лишал. И не желаю, чтобы люди обо мне судачили. Я недавно еще гордилась тобой перед всеми, а сейчас они актрисой твоей мне в нос тыкают, а мне и ответить нечего.
– Что значит «тыкают»? – осадил Лев все более горячившуюся мать, – и кто еще тыкает? Я их, сволочей, быстро на место поставлю. Они мне завидуют. Потому что я там не абы с кем, а с актрисой настоящей. Это все-таки искусство. Кто попроще – это не для меня уже, а для крыс тыловых, пороха не нюхавших. Она красивая очень, а ее и в театре теснят, потому что и там крысы бал правят. Ничего, я еще со всеми, с ними разберусь. Будет им на орехи.
– Да во что ты впутываешься? – закричала Алла Леонидовна, – ты хочешь наш позор на весь город вынести?!
– Какой еще позор? – Лев смахнул тяжелый пот, выступивший на лбу, – со своей будущей женой встречаться – это теперь позор называется?
– Что?! – всплеснула руками мать, – ты, что, хочешь мне сказать, что на актрисе этой еще и жениться собираешься?
– А что в этом плохого?
– Да… – протянула она, – раньше ты фашистов бил, а сейчас мать родную убиваешь. Вырастила сыночка.
Лев зло смотрел на мать, не говоря больше ни слова. Ее громоздкое тело расплывалось, лишаясь очертаний. Льву сейчас казалось странным, что он не замечал раньше, насколько уродлива его мать.
28
Едва Родион вошел, Яков сразу же увидел, что у него какие-то другие, неуютные очки.
– Чаю хочешь? – Яков тревожился что-то спросить у вернувшегося друга.
В этот день на улице ярко светило безоблачное солнце, но было такое ощущение, будто в этот солнечный зимний день Родион промок до нитки и теперь тщетно пытается согреться, стряхивая с себя приставшие капли.
– Холодно здесь, – сказал Родион.
– Так чаю давай выпьем, – уже решительнее предложил Яков.
– Не хочу. Ты пей, а я не хочу.
Обессиленно опустившийся на кровать Родион вдруг протянул Якову тетрадку, но жест этот был особенным, так умирающий обреченно выпускает из ослабевших пальцев самую дорогую вещь, хранимую до последней минуты жизни.
Комната