бывает слишком поздно… Я с некоторых пор перестала удивляться вашему поведению. Для других бы оно показалось очень дерзко, для меня очень натурально. Я вас теперь очень хорошо знаю.
– А нельзя ль узнать, кто так искусно объяснил вам мой характер?
– О, это тайна, – сказала она, взглянув на него пристально и прижав к губам свой веер.
Он наклонился и с притворной нежностью шепнул ей на ухо:
– Одну тайну вашего сердца вы мне давно уже поверили, ужели другая важнее первой?
Она покраснела при всей своей неспособности краснеть. Приняв серьезный и несколько печальный вид, она отвечала с расстановкой:
– Вы мне напоминаете вещи, об которых я хочу забыть.
– Но еще не забыли?
– О, не продолжайте, я ничему не поверю более, вы мне дали такой урок…
Лермонтов отвечал почти автоматически, он был весь погружен в атмосферу бала.
Наконец он увидел вошедшую в залу Мусину-Пушкину. Сердце его радостно забилось.
– Простите меня, графиня, мне необходимо отлучиться.
Поцеловав руку своей собеседницы, он направился в сторону Мусиной-Пушкиной. Он подошел к ней с душевным волнением, поклонился и поцеловал ее руку. Теперь рядом с ним была любимая женщина – обворожительная Эмилия Мусина-Пушкина. Она сегодня была по-особому красивая. Черные ее глаза блистали счастьем.
– Как я счастлив видеть тебя, Эмма. Я уже даже не надеялся, – с нежностью в голосе почти прошептал Лермонтов.
– Почему, Мишель? Я же тебе обещала быть на бале, – ответила она с чарующей улыбкой.
«Ах, бог мой, кажется, я готов отдать за эти глаза и улыбку все на свете». Эта мысль сверкнула в мозгу Лермонтова, как молния.
Они уже станцевали несколько туров, стояли у колонны, тихо переговариваясь. Одновременно к ним подошли Столыпин и распорядитель бала.
– Господин Лермонтов, – обратился к нему распорядитель, – вас приглашает подойти их высочество Мария Николаевна.
– Алексей Аркадьевич, я тебе поручаю развлекать Эмилию Карловну на время моего отсутствия.
– Не беспокойся, Мишель, мы обещаем не скучать.
Подойдя к великой княгине, Лермонтов поклонился.
– Я весь в вашей воле, ваше высочество.
– Мсье Лермонтов, признаюсь, я очарована вашей поэзией.
– Благодарю вас.
– Но я бы хотела, чтобы вы, Лермонтов, были окружены самым высоким блеском, вы заслуживаете его. Только близость ко Двору даст вам этот блеск и свободу. Она придаст великолепие и Двору, и особую силу вам как поэту. Как прекрасно было бы, если бы при Дворе существовал поэт, могучий, блистательный. Тогда наша эпоха могла бы считаться одной из самых просвещенных эпох в истории России. Что же вы молчите?
– Я слушаю вас с чрезвычайным вниманием.
– В ближайшие дни я позволю себе оторвать вас от вдохновений, чтобы поговорить с вами об этом в другом, более уютном и спокойном месте.
– Это будет совершенно