комкала свою рубашку и подбрасывала ее бесконечное число раз вверх, приговаривая: раз, два, триче… Последнее слово, верно, означало соединение трех и четырех. Такая же процедура следовала с чулками. Когда я теперь это вспоминаю, то удивляюсь, отчего это не пресекалось в детстве. Одно время она страдала глазами, и я помню, как, гуляя по Тверскому бульвару, я ее водила под руку, причем на ней были синие очки, чтобы глаза не слезились. Думаю, что солнце и ослепительный снег вызывали это слезотечение. Соня еще не доросла до гувернантки, когда у нас была Leek, и только приходила в классную для некоторых уроков и жила у Мими в детской. Она была ее любимицей. Все всегда ею восхищались, а мы дразнили, потому что она как-то особенно выкручивала руки от застенчивости. Она была худая и долговязая, и Таня Гагарина, которую мы видели в Баден-Бадене, называла ее Tanviete herbe.[53] Учеба у нее шла туго. Когда она с Leek читала рассказы, то проливала тихую слезу от напряжения, а на вопрос Leek о причине ее слез отвечала: «Because I was looking at one place and my eyes watered».[54] Конечно, мы не упускали случая ее подразнить на этот счет.
Петя был неописуемой красоты ребенком, смуглолицый и большеглазый, с длиннющими ресницами. Когда он выходил гулять в черной бархатной поддевке, опушенной мехом, и в большой белой лохматой папахе, то Мими беспрестанно останавливали прохожие на улице и спрашивали, чей такой очаровательный ребенок, но он ненавидел, когда разные чужие дамы хотели его поцеловать и потискать. По утрам, помню, он всегда приходил к Мама в спальню, когда она еще была в постели. Он носил тогда миленькие платья из чесучи с матросским воротником и широкой юбочкой, которые Мама выписывала ему из Лондона от «Дэвиса». Он был очень самостоятелен. Однажды он напроказил, и Мама велела ему уйти обратно в детскую, а так как он был очень упрям, то идти не захотел. Тогда Со, которая всегда в это время готовила все для Мама, взяла его спокойно за руку с тем, чтобы отвести к Мими, но он в порыве гнева вырвался со словами: «I go ba maself! Nasty pig! Nasty pig!»[55] Он еще плохо выговаривал некоторые слова. Затем, заложивши руки за спину, как это часто делал Папа, он замаршировал назад. Со и Мама умирали, сдерживая смех, так как не хотели, чтобы он это заметил. Несмотря на его вспыльчивость, все его обожали. Мама всегда говорила, что в нем Panin blood,[56] и считала, что в нас с ним были the throw back,[57] так как Панины были выходцами из Италии, и она приписывала нашу смуглость примеси этой крови. Она даже докопалась до того, что в Италии, в городе Лукка, существует семья Римини, у которой с Паниными общий герб: дельфин. В то время старший в роде был содержателем гостиницы или постоялого двора. Мама с ним списалась и узнала, что их герб совершенно одинаков.
Вера, или Звероце, как мы ее называли, родилась во время турецкой войны. Она была всегда слабеньким и хрупким ребенком с бледным лицом. Мы ее прозвали Звероце за то, что она распевала одну песню, которую мы все хором пели таким образом:
Красны как пришли денечки,
Я гулял в лесу весной,
Там