от этого неприятного занятия. Несколько раз, уже дома, мы видели, как несчастная, уже проткнутая булавкой бабочка, насаженная на кусочек пробки, приклеенной на дно стеклянного ящика, беспомощно била крыльями, стараясь сорваться с ужасной булавки. Это зрелище, признаться, отбило у меня охоту продолжать коллекцию, которая была уже довольно внушительной и очень аккуратно составлена с латинскими и английскими названиями под каждой бабочкой. Мы всегда мечтали поймать Swallow-tail.[66] Это большая желтая бабочка с заостренными книзу концами нижних крыльев, окаймленных черным и голубым, и с красными пятнами. Но нам так и не удалось ни разу ее увидеть. Видимо, в наших краях они были редки. За границей мы их видели много раз. После обеда мы часто катались на лодке. Для нее был построен небольшой навес недалеко от купальни. Сама лодка принадлежала Саше, и он хранил у себя ключ, но всегда охотно позволял нам ею пользоваться, да и сам любил на ней покататься. Иногда в нашем катании принимал участие Папа, но чаще он ходил гулять с Мама, когда мы уходили на речку. Они смотрели, как мы отправлялись веселой гурьбой, для чего спускались к реке и стояли под руку, пока мы усаживались и распределяли весла. Наш домашний доктор, Петр Семенович Алексеев, садился за руль, и мы с Евгением Евгеньевичем и с Leek по очереди гребли, причем доктор затягивал при этом какую-нибудь хорошую песню. Было одно место, где мы часто пробовали объехать один из островов через заросли тростника и камышей, что было возможно только в половодье. Тут Петр Семенович затягивал «Дубинушку», и мы все с увлечением и изо всех сил отталкиваясь веслами вторили: «Ей, зеленая, сама пойдет: идет! идет! Пошла-а-а!» И при этом часто ни с места! Но это только вдохновляло нас на новые усилия. Папа с Мама с берега смотрели, смеясь, на наши попытки, идя по дороге, которая вилась вдоль берега Вазузы. На обратном пути мы не торопились, не гребли, а, опершись о весла, слушали многоголосое кваканье лягушек, кряканье речной птицы или далекое пение крестьян, идущих с работы. В кустах заливались соловьи, и как-то особенно щемило сердце при звуках их песен любви, хотя тогда мы еще не понимали, что это песни любви. Иногда луна всходила медным шаром над речкой, недалеко всплескивала рыба. Мы уже не пели, а молча плыли, прислушиваясь к вечерним звукам всеохватной деревенской тишины. Когда мы приставали к берегу, то в окнах гостиной и в кабинете Мама горел свет. Выпрыгнув на влажную траву и закрепив лодку, мы бежали взапуски в гору, к дому, где Папа и Мама уже ждали нас за чаем с самоваром. Тогда не было электричества, и всюду в окнах мерцал свет, а теперь свет горит только в одной из комнат, где вы находитесь. В коридорах и проходных комнатах горели лампочки, которые Костюша ежедневно заправлял и чистил в маленькой комнатке, обитой жестью над буфетом, а затем разносил по всему дому. Но у родителей на письменных столах в Дугине горели только свечи, а в Москве лампы с зелеными стеклянными колпаками. В Дугине занавески были тюлевые в узорах, и только в нижнем этаже плотные, так как вечером дом
