там ничего нет, говорю я, хотя на самом деле ничего такого я не говорил. Потому что на самом деле я поверил, что снова рецидив. Потому что и она уже поверила. Мы идем по асфальтовой дорожке мимо поликлиники. Мне кажется, что я вижу черную фигуру вдалеке у забора. Наверно, кто-то из пациентов вышел подышать свежим воздухом. Вызываем такси. Нежный свет фонарей раскрашивает ночь. Голоса приглушены. Проезжая часть пустынна. Это похоже на счастье. Машина подъезжает. Мы садимся на заднее сиденье и берем друг друга за руку. Такая традиция. Может, именно она меня и спасает. Когда ты неизлечимо болен, ты хватаешься за все, что угодно: за любую мелочь. В прошлый раз, когда цитология не показала наличия опухолевых клеток в подозрительном шейном лимфоузле, ты катал между пальцами рублевую монету. Значит, и сейчас надо. В прошлый раз, когда на КТ ничего не нашли, ты перед этим определенным образом почесал за ухом. Значит, и сейчас надо. Конечно, это звучит глупо; многое звучит глупо, когда ты не болен раком.
Я оборачиваюсь: черной фигуры у забора не видно. Впрочем, отсюда ее и не разглядеть. Машина трогается. Мы едем домой.
Глава пятая
Внизу в гардеробе отделения опухолей головы и шеи нас спрашивают: вы к кому? Мы к Павлу Викторовичу Светицкому, говорит Яна. Хорошо, проходите, говорит дежурная. Только бахилы не забудьте надеть. У вас есть? Могу дать. Не надо, спасибо, говорит Яна, у нас есть. А как к Павлу Викторовичу попасть? Он на втором этаже, говорит дежурная. Направо и наверх по лестнице. Его кабинет слева, увидите, там написано.
– Спасибо вам большое! – говорит Яна.
Мы надеваем бахилы. Идем по коридору отделения опухолей головы и шеи. Справа процедурная, где делают уколы и ставят капельницы. Сейчас там пусто. Слева – операционная. Примерно через три недели в этом помещении мне вырежут опухоль вместе с глазным яблоком. В истории болезни потом напишут: энуклеация левого глаза. Даже звучит тревожно.
На втором этаже маленький холл со стареньким телевизором, диванчик и несколько кресел. Кабинет профессора Светицкого чуть дальше по коридору. С обеих сторон коридора – двери в палаты больных. В коридоре пусто. В одной из палат кто-то страшно храпит: как будто это не совсем человек. Такой нечеловеческий булькающий звук. В другой палате в полутьме ворочаются чьи-то фигуры. Мы садимся на диван, ждем. В коридор выходит пожилой мужчина в спортивных брюках и футболке, на ногах – шлепанцы: у него забинтована шея и часть головы. Мягкие небритые щеки трясутся при ходьбе. Водянистые глаза смотрят как будто в глубь себя. Он двигается медленно, минует нас, спускается по лестнице. Наверно, на процедуры. Появляется еще один мужчина с мобильником в руках. Что-то говорит по-армянски – очень тихо. У него только небольшой марлевый тампон на шее, приклеенный к коже липкой лентой. Наверно, из выздоравливающих. Он тоже спускается по лестнице. Вообще здесь очень тихо. Если и говорят – то шепотом. Это совсем не похоже на больницу, где мне пытались удалить полипы. То место напоминало санаторий.