частной собственности и свободной внутренней торговли».
«…Деятели Новой России имеют перед собой только один путь для ближайших десятилетий: грубый, только что родившийся в крови и воровстве русско-азиатский индивидуализм превратить в индивидуализм культурный».
Полемика вокруг сообщения завязалась острая, особенно по вопросу иностранных концессий и предполагаемых больших жертв среди всех слоев населения, чтобы преодолеть хозяйственную разруху. Удивительно, но при обсуждении этот доклад не вызвал принципиальных политических разногласий. Хотя и жестко, но спорили больше по сугубо экономическим, социальным, технологическим, техническим и частным вопросам. Что же объединяло собравшихся? Можно было подумать, что белая идея, за которую воевали армии Деникина, Колчака, Юденича. Но отнюдь. Профессорская группа, увлекая других, была едина в понимании единства России. Поэтому вот эта фраза в докладе объединила всех: «Если частным хозяйствам не удастся вновь восстановить народнохозяйственный организм, то Россия… неизбежно станет объектом чужеземной эксплуатации, объектом какого угодно хозяйства – частного, государственного, но не русского».
Но не русского!
Поэтому без особых словопрений было принято каждым, что программа экономического возрождения России должна быть национальной программой, создающей русское хозяйство. Решили программу доработать, исходя из принципа подъема производительных сил, который был положен авторами доклада в основу экономической политики.
Вопрос единства России, объединивший профессорскую группу, все больше влиял на позицию «Национального центра». Муравьев, движимый профессорской солидарностью, постоянно обращает на него внимание. Он говорит, что совершенно недопустимо, чтобы успехи во внутренней борьбе покупались ценою расчленения России, что восстановление единства России в смысле возвращения ее к довоенным границам не входит в планы союзников, оказывающих помощь Деникину, Колчаку, Юденичу. Но Франция и Англия вовсе не заинтересованы в особом усилении России, когда Германия для них неопасна. И он вполне определенно заостряет вопрос, он настаивает на том, что русское общество обязано бороться с этим, «совершенно независимо от своих отношений к большевизму и советской власти». Когда стало известно от Котляревского, что французы не прочь были бы дать полякам границы 1772 года, то есть территорию на востоке (это после того, как Польша получила независимость сначала от Временного правительства, а потом от правительства Ленина), Муравьев и Кольцов заявили, что такие планы французских политиков должны встретить самое резкое осуждение в России. Они говорили, что в борьбе с Польшей сама советская власть будет осуществлять общенациональные начала[54].
Такая позиция профессорской группы, поддержанная, кстати, и некоторыми коллегами не из профессорской касты (Трубецким, Герасимовым), разделяла членов «Центра», расшатывала их отношения.