у себя в паху Фил обнаружил, когда принимал под вечер душ.
Как и большинство мужчин, он не имел привычки дотошно рассматривать свои интимные причиндалы – может, и зря. Опять же, как и большинство мужчин, в отношении своего здоровья он придерживался негласного принципа: «Не расспрашивай/не рассказывай». Последний раз к врачу он обращался два года назад, после того как, катаясь на скейтборде, сломал лучевое запястье. С той поры с ним не случалось ничего, кроме разве что насморков и иногда похмелья. Однако эту шишку игнорировать было нельзя.
Она, черт бы ее побрал, отчетливо виднелась в зеркале: как будто кто-то засунул под кожу виноградину. На ощупь нетвердая, но побаливала, причем накануне ее там точно не было. Иначе он бы никак ее не проглядел. Но ведь это же ничего серьезного, а? Такие штуки образуются только со временем, не за ночь же. Ладно, денек подождем. Может, это какая-нибудь случайность и к утру исчезнет сама собой. Но теперь она так и стояла перед глазами. Хуже того, никак было не отвязаться от ощущения, будто где-то под кожей засели червяки и буровят плоть и спинной мозг, преображая там все в черную массу.
Сейчас, проходя мимо небольших, опрятных номеров мотеля, он ощущал у себя в паху жаркую пульсацию и понимал, что надо будет насчет этого с кем-то поговорить, посоветоваться. Он чуть не выболтал об этом отцу, но спохватился, что не надо бы попусту беспокоить старика, к тому же не хватало еще, чтобы тот затребовал поглядеть на его интимное достоинство. Лучше будет дождаться конца ночной смены и сразу поехать к доку Брэдли, чтобы тот взглянул.
Фил открыл дверь в двенадцатый. Здесь стоял запах, который ему навсегда запомнился по той поре, когда умирала бабушка. Ее поместили в одну из тех палат для стариков, откуда домой уже никто не возвращается. Вся та палата приванивала рвотой, мочой и умиранием, тщетно припудренными моющими средствами и мощным дезодорантом. Вот и тут, в двенадцатом, стоял примерно такой же запах, только не было средств маскировки. Вроде бы ощущался хвойный запах освежителя, которым обычно пшикает в номерах Мария, но с таким же успехом, наверное, можно было опрыскивать лежалого мертвяка. Эффект одинаковый.
Хуже всего запах стоял в санузле, но там, по крайней мере, было прибрано: полотенца аккуратно сложены и не использованы. В душевой сухо, и даже упаковка на кусочках мыла не надорвана. В унитазе смыто, только рядом на полу виднелась кровь.
Фил отступил обратно в комнату. В углу виднелся дорогого вида кожаный портплед, застегнутый – пожалуй, единственный признак того, что номер занят. Все остальное точно в таком виде, в каком оставляет комнаты Мария к прибытию гостей, – чистота и аккуратность, вплоть до пульта от телика, помещенного строго посередине свежего буклета кабельного ТВ.
Фил выключил свет, запер дверь и, обернувшись, очутился лицом к лицу с Бадди Канцером.
– Могу я спросить, чем вы тут занимаетесь? – колючим голосом осведомился Канцер.
В бледном свете луны он смотрелся мрачно-изможденным, трупным, а вонь изо рта вблизи ощущалась как