при все возрастающем одобрении зрителей.
Но Дюруа нисколько не занимало это зрелище, и, повернув голову, он все время разглядывал прогуливающихся в променуаре мужчин и кокоток.
Форестье сказал ему:
– Обрати внимание на первые ряды: исключительно буржуа со своими женами и детьми – простаки, которые приходят посмотреть на представление. В ложах – завсегдатаи бульваров, кое-кто из артистического мира, несколько второсортных кокоток; позади нас – самая забавная смесь, какую только можно найти в Париже. Кто эти мужчины? Посмотри на них. Тут есть все, что хочешь, все профессии и все сословия, но преобладает мелкая сошка. Вот служащие банков, магазинов, министерств; репортеры, сутенеры, офицеры в штатском, щеголи во фраках, пообедавшие в кабачке, уже побывавшие в Опере и направляющиеся на Итальянский бульвар, и еще целая куча подозрительных личностей, не поддающихся анализу. Что касается женщин, все они, как одна, – это проститутки, которые ужинают в «Америке», отдаются за один или два луидора, выискивают иностранцев, платящих пять, и оповещают своих постоянных клиентов, когда они бывают свободны. За шесть лет можно всех их изучить; встречаешь их каждый вечер, круглый год, в одних и тех же местах, за исключением того времени, когда они находятся на излечении в Сен-Лазаре[2] или Лурсине[3].
Дюруа не слушал. Одна из таких женщин смотрела на него, прислонившись к их ложе. Это была полная брюнетка, набеленная, с черными подведенными глазами и огромными нарисованными бровями. Чрезмерно пышный бюст натягивал темный шелк ее платья; накрашенные губы, красные, словно рана, придавали ее лицу что-то животное, жгучее, грубое, но зажигавшее желание.
Она подозвала кивком головы одну из проходивших мимо нее подруг, рыжеватую блондинку, тоже полную, и сказала ей умышленно громко, чтобы можно было расслышать:
– Посмотри-ка, вот красивый малый. Если он захочет меня за десять золотых, я не откажусь.
Форестье повернулся к Дюруа и, улыбнувшись, хлопнул его по колену:
– Это на твой счет; ты имеешь успех, мой милый. Поздравляю.
Бывший унтер-офицер покраснел и машинальным движением пальцев потрогал золотые монеты в кармане своего жилета.
Занавес опустился, оркестр заиграл вальс.
Дюруа сказал:
– Не пройтись ли нам по кулуару?
– Как хочешь.
Они вышли и тотчас были подхвачены волной гуляющих. Их толкали, теснили, жали со всех сторон; они шли, видя перед собой целый лес шляп. А женщины попарно двигались в этой толпе мужчин, с ловкостью рассекая ее, скользя между локтями, спинами, плечами, чувствуя себя хорошо в своей стихии, как рыбы в воде, среди этого потока самцов.
Дюруа, восхищенный, шел по течению, в опьянении вдыхая воздух, отравленный табачным дымом, запахом человеческих тел и духами кокоток. Но Форестье потел, задыхался, кашлял.
– Выйдем в сад, – сказал он.
И, повернув налево, они вошли в какое-то подобие крытого сада, который освежали два безвкусно отделанных фонтана.