тоже по сорок зёрен на чашку? – в лоб спросил Петя, желая продолжать утреннюю беседу. Лёва тоже на рабочее место не спешит – модемы мигают ритмично, можно или кофе пить, или в стрелялки резаться.
– А ваш муж тоже кофе пьёт? – вклинился Лёва в беседу, хватая вытянутыми пальцами миндаль.
– М-м-м… И не только кофе, к сожалению, – вздохнула королева хард-рока и продолжила усталым голосом, которым говорить о муже-гитаристе не принято. – Лёва, сегодня доча моя придёт после обеда. Поможешь ей сайт сделать? По информатике задали, а то у меня каждая косточка выламывается. Сил нет, а надо…
Лёва хотел было с радостью согласиться, но рот его перекосило, а в горле оледенели связки на первом же звуке лязгающей входной двери. Собеседница от испуга вскочила и пролила остывший кофе, по бирюзовому шёлку побежали извилистые ручейки бурой жидкости. Вскрикнул только водитель Петя и побледнел так, будто перед его глазами стегнула хвостом молния. Мир вздрогнул от грохота железа входной двери и крика:
– Всем стоять – милиция!
II
Янович приоткрыл заплывшие веки. Голову поднять не может. Лежит она, закованная в чугунный шлем, на мягкой подушке и телу своему не служит. По левую руку от него, вдоль детской кроватки, с малышом на руках выхаживает девушка в лиловом пушистом халате. Она похожа на подростка, маленький хвост на затылке. Это она из лифта волокла Валеру на себе. Это она бегала за ним по пятам там… Это она.
Янович опустил веки и сбежал в прошлое. Бегством тоже спасаются. Десять лет перелистнул, дотянувшись до кнопки «Restart» на пульте судьбы. Как просто! Почему раньше-то не догадался? Может, из-за Родионыча?
Раскалённые камни зловеще шипят. С их доисторических спин взвивается вулканический дым, который сгущается в туман и налипает на сосновый потолок и стены. Янович только что отхлестал названного батю букетом берёзовых веточек, и тот заголосил, опускаясь на нижнюю полку:
– О! Хорош! Хорош! Перестарался. – Распаренное щуплое тело бати сползает с горячих костей, дыхание запирает у бронхов. – Горячо шибко. И ароматов не лей – лёгкие слипаются.
Названный батя дышит как рыба на берегу, поры на его лице распустились, и зияют оспины.
– Валера, – произнёс он, едва отдышавшись. – Человек сейчас подъедет. Охране передай: пусть встретят и сюда ведут. К бассейну. Скоро и мы пойдём. И скажи, случилось что? Руки – не твои, и сам рассеянный какой-то: то холодом моришь, то адом.
Валера стряхнул капли воды со лба и, опустив глаза в пол, ответил:
– Устал, наверное. Ты прости меня, батя. Не заладилось что-то. Да и рука болит, – посмотрел он на оцарапанную ладонь правой руки, – не помню, обо что саданул.
– Ах ты… не гони! – вспылил батя. – Должен кому, что ли? Маешься чего? Места себе не находишь.
– Да, должен… – замолк Валера, глаза его потускнели. Мысли слиплись в кучу и не облекаются в слова.
Батя