если я не любила мужа с такой же неодолимой силой, с какой люблю Влада, я все же любила его. Он был хорошим человеком и красивым, несмотря на увечье, и я была счастлива с ним. Сверстницы думали, что родители выдали меня замуж против моей воли – что, как пушкинская Татьяна (которую тогда еще даже не придумали!), я пошла за изувеченного в сраженьях генерала потому, что мне «все были жребии равны». Но это не так. Я любила его – больше того, это я убедила своего отца, что Андрей мне подходит, что я буду с ним счастлива. Наверное, во мне говорила девичья глупость, романтические мечты: подумать только, военный, с наградами, ногу потерял при Аустерлице… Как странно, что я не всегда теперь могу восстановить в памяти его лицо. Оно как-то стерлось из сознания, смешалось с лицами других генералов с портретов Доу в эрмитажной «Галерее героев 1812 года». Хотя, конечно, Андрея нет там, ему не нашлось места среди боевых товарищей – он не был на той войне, хотя и стал ее жертвой…
Я любила мужа, даже если не могу теперь отчетливо вспомнить его лица. И сейчас, прижимаясь обнаженной спиной к мужчине, которого я люблю неизмеримо больше и чье лицо навеки врезано в мою бессмертную память, вместо Андрея я вспоминаю его убийцу. Капитан кавалерии Этьен Дюпре. Бледный демон, которого я впервые увидела галопом влетающим во двор нашей подмосковной усадьбы – куры бросились врассыпную из-под копыт его вороного, и я замерла в странном, на грани предчувствия ужасе, когда он резко осадил коня и встретился со мной взглядом. У него были темные, слишком темные для его бледного лица глаза с красным отливом – я никогда раньше не видела таких глаз и не могла знать, что скоро у меня будут такие же. Он улыбнулся и, не сходя с коня, отвесил мне изысканный поклон – слишком галантный даже для моего галантного времени. Это было движение из прошлого – из его прошлого, из кровавого и красивого XVII века, который он, бывший мушкетер, всюду носил с собой.
На его мундире была кровь, когда он въехал в наш двор, и я не знаю до сих пор, была ли это кровь противника, убитого в сражении, или кровь его очередной жертвы.
На его мундире была кровь, когда он убивал моего мужа и меня.
Он был в крови, когда я впервые увидела его. И он был в крови, когда я видела его в последний раз, – он лежал с колом в сердце на куче хвороста, который натаскали мы с Серхио, в сарае, в затерянном уголке горной Швейцарии. Он был неподвижен и бледен, и глаза его были закрыты, но он не был мертв, конечно. Он бы ожил через некоторое время, если бы мы не сожгли его… Серхио передал мне факел, и я сама подожгла хворост, на котором лежало тело Этьена. Я смотрела на то, как языки пламени лижут сухие ветки, как они подбираются к его одежде, как начинает обугливаться его кожа. Но потом я вышла оттуда. Я ненавидела его всей душой. Но я не могла смотреть, как огонь пожирает живьем того, кто когда-то был человеком.
Нет слов, чтобы описать то, что я чувствовала тогда, стоя под низким, серым, пасмурным