Серхио!.. Да, я жалкое существо, забывшее обо всем на свете, у меня нет мозга… Да, если хочешь знать, с ним я и занята… Будешь издеваться – покусаю! Мы переезжаем… Ну естественно это ОН переезжает…
Я так думаю, что мне лучше этот разговор не слушать. Не то что они скажут что-то обидное – боже упаси. Просто его тема и тональность этой беседы невольно возвращают меня к мыслям о квартирах, жизненных пространствах и мебели. И о том, что я в каком-то смысле тоже мебель, которую перевезли на новое место и ее пока что трудно вписать в сложившуюся картину мира.
Я лучше пойду на кухню – там имеется свежий кофе. И ничего, что он несколько остыл, пока мы танцевали в гостиной, – я люблю холодный кофе.
Я стою на кухне у открытого окна с чашкой кофе и сигаретой и наслаждаюсь видом. Из соседней комнаты слышно, как Мария Магдалина успокаивает уставшего Христа: «Everything is all right now…» «Теперь все хорошо…» Окно выходит в сторону двора, но этаж такой высокий, что все равно видно далеко – и крыши домов пониже, и Покровку, и даже деревья во дворе роддома тут, по соседству, в котором я, между прочим, родился. Самый конец лета, Москва еще тихая-тихая, потому что люди не вернулись из отпусков, и запыленная, и уютная, как в старых советских фильмах. По крыше напротив шествует, ковыляя, толстый голубь с драным хвостом – боец, видать: либо соперники покоцали, либо кошка потрепала. Кроны деревьев пожелтели, но редеть еще не начали. В окно влетает легкий ветерок – очень теплый и какой-то… ласковый.
Солнце скоро сядет, и мы пойдем гулять и пить кофе в нашей любимой «стекляшке» на углу. И все будет хорошо.
Я тихонько вздыхаю. Наверное, я смогу привыкнуть к этому новому месту – к этой новой жизни. Everything is all right now… Ну да, наверное.
Маринина рука ложится мне на плечо так неожиданно, что я вздрагиваю.
– Ты чего загрустил?
Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с ней взглядом:
– Я не загрустил. Я просто приполз на запах кофе, да так тут и остался.
Она кивает и садится на подоконник, полуобернувшись ко мне. В руке у нее бокал с чем-то красным. Это точно не вино – она не стала бы пить вино без меня. Донорская кровь из пакетика, надо думать. Вот не люблю я, когда Марина пьет человеческую кровь, даже такую, из-за которой никто не умирал. Но тут мне сказать нечего: есть-то ей надо, а охотиться на бродячих собак за хлопотами с переездом у нее времени не было. Она делает глоток и некоторое время молча смотрит на город за окном – так же, как я только что смотрел. Но вот только я теперь города за окном не вижу – только ее: тонкий профиль на фоне золотистого неба, и длинные ресницы, и то, как ветер слегка касается ее челки, заставляя темные волоски отлетать с бледного лба. В такие моменты мне хочется вернуться к давно оставленным занятиям живописью – фотографировать такое бессмысленно, надо рисовать.
Но это глупо и сентиментально, и следовало бы помнить, что портреты мне никогда не удавались. Моя сила – это пейзажи всякие.