бабки, а бабка с сестрой. Ты их видел, когда пришел. Они в ее дела не лезут. Ходят за грибами, да за дикими грушами, да яблоки трясут и компоты варят. Вообще всякую дрянь собирают вроде шиповника, травы какие-то. Нам они тоже не мешают. А родители Махи в Германии. Маха сама не захотела уезжать из Союза. В общем, все жирно, в тему… Там бедный один я.
– А Алик?
– А что Алик? Папа был директором какого-то крупного комбината, в Сибири, что ли. Сейчас не удел, видно, где-то проштрафился. Да такие не тонут. Помаринуют-помаринуют, да и определят куда-нибудь на хорошее место, когда весь шум уляжется. Связи-то, наверно, остались.
Валерка замолчал, как-то сник, потом сказал бодрым тоном:
– Да что нам папа, мама. Алик свой чувак в доску. Вот это главное… Да мы, вся компания – бразеры8, свои чуваки…
– А чего у Вовки Забелина нос кривой? – вспомнил я нос нашего долговязого товарища.
Валерка засмеялся.
– Это – история. Вовка нос где-то спьяну сломал. Говорит, на улице упал. Пришел к Махе, кровь течет, весь перемазался. У Махи сидели я и Алик Есаков. Мы кровь кое-как остановили и отвели его в травмпункт. Там ему нос вправили. А через день Вовка, уже трезвый, споткнулся обо что-то у себя в подъезде, полетел с лестницы, и опять носу не повезло. Нос он свернул, только в травмпункт больше не пошел. Так теперь и ходит.
– Не понимаю, – удивился я. – Чего ходить с кривым носом, если можно поправить!
– Боится. Мы ему говорим, он, вроде, соглашается, да все никак не соберется. Спьну-то море по колено, а у трезвого страх и тысяча сомнений.
На Степана Разина я свернул в свою сторону, а Валерка пошел в другую, куда-то на Курскую.
Дома меня ждал сюрприз. В нашей небольшой комнатке, которую мать называла залом, что в отрочестве у меня вызывало протест, потому что тесная комната четырех метров в длину и трех в ширину, темная от разросшихся кустов сирени в палисаднике за окном, мало соответствовала моим представлениям о залах. Зал был у генерала, дочери которой я, к счастью, смог помочь. Я помню, как был поражен богатством генеральской квартиры, когда мы с отцом ступили за порог особняка и оказались в прихожей, по размеру не меньше всей нашей квартиры. И зал. Огромная комната с высоким лепным потолком и роялем.
В нашем зале сидел Юрка Богданов, играл с моим отцом в шахматы и чувствовал себя как дома. Я поздоровался с Юркой. «Погоди, старик, – отмахнулся он от меня как от назойливой мухи. – Здесь интересная позиция получается». И он уткнулся в доску, словно меня и не было. Получив мат, Юрка отвесил комплимент моему отцу: «Здорово Вы в шахматы играете, Юрий Тимофеевич». – встал из-за стола и, наконец, удостоил меня своим вниманием:
– Пойдем, чувак, пройдемся по Бродвею.
– Да он же только пришел, – вошла в зал мать. – Уж скоро спать ложиться, а вы гулять.
– Да что Вы, Александра Петровна, какое «спать», время детское. Мы часок. Пройдемся по Ленинской, то бишь, Бродвею,