рукавицы. Руки унизаны золотыми и серебряными браслетами. Браслетами, которые воин получает, убивая врагов. Я был во всей своей славе, хотя неприятель, противостоявший мне, не заслуживал такой чести.
– Отец, – начал Осберт. – Что, если…
– Я обращался к тебе?
– Нет.
– Тогда молчи, – отрезал я.
Я не хотел этого показывать, но меня переполняла ярость. Гнев, не имеющий выхода, просто гнев на мир, на этот жалкий тусклый мир. Бессильный гнев. Враги прятались за закрытыми дверями и пели. Я слышал их голоса, хотя не различал слов. Они видели меня, без сомнения, как и то, что улица за моей спиной пуста. Обитатели этого городка не желали принимать участия в том, что случится.
Но что произойдет, я не знал и сам, хотя и стал причиной событий. А быть может, двери останутся запертыми и враги решат отсидеться в здании из прочных бревен? Наверняка именно этот вопрос собирался задать Осберт. Что, если враги не выйдут? Сын едва ли назвал бы их врагами – скорее сказал бы так: «Что, если они не выйдут?»
– Если они не выйдут, – проговорил я, – мне придется вышибить их проклятые двери, войти и вытащить ублюдка. Если до этого дойдет, вы двое останетесь здесь и будете держать Молнию.
– Да, отец.
– Я пойду с тобой, – заявил Этельстан.
– Пойдешь, если я тебе велю.
– Да, господин Утред, – почтительно отозвался мальчонка, но я знал, что он ухмыляется.
Мне не требовалось оборачиваться, чтобы уловить эту дерзкую ухмылку, но не обернулся я потому, что в этот миг пение прекратилось. Некоторое время спустя двери открылись.
Вышли сначала полдюжины старших, затем младшие. Я видел, как последние смотрят на меня, но даже вид Утреда, вождя во славе и гневе, не мог умерить их радости. Эти парни выглядели такими счастливыми: улыбались, хлопали друг друга по спине, обнимались и смеялись.
Шестеро стариков не смеялись. Они направились ко мне, я же не тронулся с места.
– Мне сказали, что ты господин Утред, – заговорил один из них.
Старик был одет в грубый белый балахон и подпоясан веревкой. Узкое, темное от загара лицо бороздили морщины, особенно глубокие вокруг глаз и у рта. Седые волосы падали на плечи, а борода спускалась до пояса. Физиономия его показалась мне лукавой, вместе с тем в нем чувствовалась властность. Видимо, это был церковник высокого ранга – в руке он держал тяжелый посох, увенчанный узорчатым серебряным крестом.
Я молчал, разглядывая молодежь. По большей части то были мальчишки или мальчишки, недавно ставшие мужчинами. Макушки, где им выбрили волосы, блестели в тусклом свете дня. Вот из дверей вышло несколько человек постарше. Я предположил, что это родители мальчиков-мужчин.
– Господин Утред, – снова начал церковник.
– Я заговорю с тобой, когда буду готов говорить, – буркнул я.
– Едва ли это случится, – заявил он, обратив ко мне крест, будто тот мог меня напугать.
– Прополощи