разметались по подушке. Услышав, что дверь отворилась, она чуть приподняла голову и по-татарски спросила:
– Мирвали, до Казани далеко?
Фельдшерица была русская, она не поняла вопроса.
– Вы о чём, дорогая? Я фельдшер…
– Я думала, это муж, – сказала больная на чистом русском языке и, сжав зубы, с трудом повернулась к гостье.
– Он здесь, в коридоре. Может, позвать?
– Не надо.
Фельдшерица много лет проработала в больнице и теперь намётанным глазом с одного взгляда поняла, что положение больной тяжёлое. Везти её дальше в тряском и душном купе – значит, обречь на смерть… На столе рядом с банкой молока и земляникой в бумажном пакетике расставлены пузырьки и коробочки с лекарствами… Тут и валокордин, и валидол… До чего же худая!.. Стало быть, болеет уже давно.
Они поговорили о разных незначащих вещах, посетовали на тяжесть и хлопотливость дальних поездок. После этих обычных слов фельдшерица присела около больной. Взяла её влажную руку в свою.
– Где у вас болит?
Жена Мирвали тяжко вздохнула и, глядя на потолок, покачала головой:
– Ничего не болит, – и словно желая убедить себя в правильности собственных слов, повторила: – Ничего.
Помолчали. Затем больная печально сказала:
– Окно бы открыть… Мирвали против… Муж мой… Дым, говорит, набьётся… Ну и пусть набьётся!..
Фельдшерица бросила взгляд на мутное стекло. Клубы дыма то и дело словно бы приникали к окну.
– Пожалуй, и впрямь не стоит открывать. Паровоз чадит – просто жуть.
– Душно мне, – застонала больная через минуту. – Воздуха не хватает. Вышла бы, прогулялась в коридоре, да ноги что-то не держат. То ли дорога вымотала, подгибаются, будто ватные…
Нажал ли кто на тормоз – стремительно нёсшийся поезд вдруг резко дёрнулся. Пузырьки на столе звякнули, ударившись друг о друга. С верхней полки скатилась большая соломенная шляпа. Больная, лежавшая на краю, чуть не свалилась на пол – закрыла глаза и обеими руками судорожно вцепилась в одеяло.
– Как вы себя чувствуете?
Ответа не последовало. Фельдшерица быстро налила в стакан воды из бутылки, стоявшей на столе, и накапала валокордину. Затем расстегнула кофту и попыталась прослушать сердце, но вагонные колёса непрерывно стучали и, как она ни старалась, прослушать не удалось. Снова взяла руку больной и с трудом нащупала пульс. Он бился неровно, словно грозил вот-вот прерваться.
Фельдшерица поспешила в коридор.
– Её надо положить в больницу, – обратилась она к бригадиру, – нельзя медлить ни минуты.
Бригадир опешил:
– Что? Что?
– Сейчас же, сию минуту… Ни секунды нельзя ждать!
Бригадир уныло покачал головой и, как бы желая объяснить что-то, кивнул на окно, за которым бежали деревья и, отставая от поезда, словно падали друг другу в объятия.
– До Казани ничего сделать нельзя… Ни одной остановки.
– А далеко до Казани?
– Через четыре часа будем.
– Четыре часа?
– Раньше никак. Расписание.
– Через