Больничные стены пропитались страданиями и потеряли индивидуальность. Уже двенадцать часов запах безумия нарастал и становился сильнее. Животный страх разливался в груди и животе, смешиваясь с болью нарастающих схваток. Ей было больно.
Так больно, что хотелось кричать.
Дежурный врач сидел в ординаторской и пил водку с другими участниками и коллегами юбиляра. Он отмахнулся на просьбу на обезболивание и плохо управляемым языком промычал что-то про вред анестезии. Так и не дав даже таблетки. Хоть какой-нибудь. Пусть даже плацебо.
Анастасия вышла в коридор, на лестницу, где разрешали курить, достав из кармана больничного халата сигареты и записную книжку. Здесь не давали обезболивающих. Но и не запрещали курить на лестнице. Здесь было всем на всё плевать.
Ну, хоть что-то.
Закурить получилось не сразу: руки уже переставали слушаться и тряслись мелкой дрожью, отражая внутренний тремор сознания. Очень хотелось что-то написать. Душа требовала катарсиса. Пусть маленького, но ощутимого доказательства того, что разум всё еще борется за остатки адекватного восприятия действительности.
За окном выпал первый снег. Это было рано для конца ноября в южном городе. Если тут и выпадает снег, то, скорее, в середине зимы, или даже ближе к ее уходу. Снег был скудным, как краски этого последнего месяца осени. Но он был.
Анастасия смотрела на него сквозь боль и грязное стекло больничного окна, рассуждая, что, наверное, это знак. Она пыталась рассуждать. Это особая попытка обрести надежду на последующую рефлексию, которой просто может никогда не быть. В том случае, если психика не сможет перенести травму.
Открыв блокнот и зажав в трясущихся холодных пальцах карандаш, она ловила знаки судьбы, поэзию и капли разума.
На улице было тревожно. Ветер кием гонял неуверенный молодой снег, сваливая его в бильярдные шары, которые рассыпались, как песочное печенье. Как будто сама природа участливо подыгрывала в унисон странной и страшной трагедии, разыгрываемой на зеленом сукне бильярдного стола Его Величества Судьбы.
В какой-то момент сознание изменило форму восприятия, контроль и критичность снизились до ватерлинии между корпусом Ago и днищем Id. Корабль стал неустойчивым, несмотря на то, что паруса Alter-Ago были еще не приспущены. Пальцы внезапно стали твердыми, тремор прекратился, и графит стал графоманом. Анастасия знала это состояние. В нем она писала стихотворения в детстве и юности. И сейчас это повторится…
Сквозь темноту больничных стен,
в чужой одежде,
Я медленно иду на свет, к своей надежде.
Надежда плещется в волнах морского бриза
Волшебной рыбкой золотой судьбы каприза
Как хочется мне загадать сейчас: проснуться!
Открыть глаза, и с лёгким чувством разогнуться,
Пройти на кухню, сделать кофе с пенкой зыбкой
И сизый дым в губах