году мы бросили лошадей в соседней деревне, нечаянно телепортировавшись на десятки верст. Селяне живо присвоили бесхозного сивку, но Вольт не пожелал тягать борону на благо сельского хозяйства и спустя две недели объявился в Догеве – тощий, одичавший, донельзя обиженный на предателя-хозяина, но никого другого к себе не подпускавший. Лён потом рассказывал, что ему пришлось целый месяц подлизываться к жеребцу, чтобы тот сменил гнев на милость и перестал разыгрывать из себя послушную, но тупую скотину.
От Ромашки кобыле досталась узкая белая стрелка вдоль морды да нагловатая хитринка во взгляде. Обольщаться насчет характера я бы тоже не стала.
– Как ваша нога?
– Какая? – не поняла я. – А, ерунда, с утра не болит – я и забыла.
– Вы ее не заговаривали?
– Зачем? На месте вправила. В первый раз подворачиваю, что ли?
Травник помрачнел – видимо, надеялся испытать на мне какое-нибудь особенно тошнотворное снадобье.
– Что ж, – с непонятной печалью сказал он, – будем надеяться, вы приобрели больше, чем можете потерять.
– Примеряете на меня древнее грозное пророчество или отечески предостерегаете?
– Нет, всего лишь по-старчески брюзжу, – улыбнулся маг, вставая из-за стола.
Поблагодарив за гостеприимство и пообещав повторно воспользоваться им в любое удобное для меня время, я с грехом пополам вскарабкалась на лошадь. Кузьмай подал мне сумки и долго махал на прощание, а Манька проводила до опушки Кущи, плавно перетекающей в опушку безымянного бора. Там остановилась, мяукнула вслед и с чувством выполненного долга побежала обратно, гордо задрав хвост.
Глухим лес казался только составителям карты. В действительности его пересекала тьма-тьмущая тропинок, простых и двухколейных. Частенько попадалась на глаза вя́лившаяся на солнце скошенная трава, кое-где темнели коровьи лепешки. Пару раз, выезжая на полянки, я замечала дымок над еловыми макушками и слышала далекое блеяние овец и собачий лай. Как Травник и говорил, люди в лесу селились понемногу, но часто, заимкам и сторожкам не было числа. Пока, впрочем, я не видела ни одной, минуя их стороной.
Кобыла не то чтобы не слушалась узды – скорее не давала повода ею воспользоваться, не сворачивая с тропы и не сбиваясь с неторопливой рыси. Нас обеих это вполне устраивало. Солнце утвердилось в зените, когда лошадь впервые остановилась и попятилась, скорее удивленная, чем испуганная. Тропинку неторопливо переходил здоровенный заяц. Даже не переходил – шествовал с таким царственным видом, что встречным волкам следовало замереть в земном поклоне. Я свистнула в два пальца, заяц вздыбил уши, но ускориться и не подумал.
– Арбалет бы мне, – с сожалением сказала я, – да не сезон. Плешь на плеши.
Заяц обернулся, внимательно рассмотрел мою потрепанную куртку и с не меньшим презрением сморщил нос.
– Леший