Да чтоб тебя! Тра-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та! Все мишени в хлам. Уши гудят. Оглох реально! Так-то. Не моё это – стрелять одиночными!
А тут совсем стемнело. Я продрог до изнеможения. А мне ещё требовалось сходить на пост, на гору, забрать парнишку из нашего взвода, что был в оцеплении – скоро должен был подъехать Амреев и забрать последнюю партию бойцов, и нас в том числе. Но, проходя мимо бетонного домика, из печной трубы которого так маняще валил дымок, я дал слабину: покемарю в тепле минут пятнадцать, а потом уже полезу в эту чёртову гору.
Вошёл. Тепло, красные блики от огня по стенам. «Вьётся в тесной печурке огонь!».
Парней, как селёдок в бочке. На полу, у стен, в углах. Все спят. Все в полном вооружении. Смотрю, у самой печки сидит Гена, что-то делает, причём увлечённо. Я пробрался поближе, растолкал парней, забился в угол – пятнадцать минут, отогреюсь, и уйду.
– Гена, ты чё делаешь?
– Да, здесь в гранате винтик. Хочу его открутить.
– Зачем?
– Хочу выяснить, для чего он.
Я закрыл глаза, и вдруг меня поразило: этот урод ковыряется штык-ножом в наступательной гранате РГД-5, находящейся в боевом положении. Открыл глаза, всмотрелся сквозь полумрак – точно!
– Гена, ты дурак? Прекрати эту хрень.
– Да ни чё не будет, Лёха. Надо всё знать. Для чего, почему?
– Хорошо. Выкрути взрыватель и ковыряйся в нём, сколько тебе влезет.
– Ай.
– Сержант, я не понял тебя. Здесь тридцать с лихуем человек, а ты боевой гранатой играешься!
– Я не играюсь.
– Выкрути!
– Пожалуйста!
Гена, нервничая, выкрутил из гранаты взрыватель, откинул боевую часть на пол, словно картофелину.
– Теперь могу?
– Можешь.
Я успокоено закрыл глаза и привалился в угол: пятнадцать минут, и ухожу! Всего пятнадцать минут!
Хлоп!
– А-а-а! Сука! Пальцы отбило! – заорал благим матом Гена.
Все всполошились.
Сработал взрыватель.
– Ты сука! – заорал я, вскакивая. – Тварь! Идиот! Ты чуть всех здесь не угробил, имбецил! Шёл бы на улицу, и там бы сдох сам! Один! Из-за своего головотяпства. Урод!
Ребята щурились, не понимая, что это Лёша так взъярился на своего корешка.
– Ублюдок! – не мог я успокоиться.
– Лёшь, я не думал, что такое может случиться, только винтик открутил, – жалко оправдывался Гена, обсасывая отбитые пальцы.
– Пошёл вон! – в сердцах вымолвил я, встал, закинул автомат за плечо, и сам пошёл прочь, в промозглую темень раннего осеннего вечера. А парни, позёвывая, снова принялись дремать…
Я всё думаю – не замёрзни я во время стрельбы, не загляни в этот бетонный каземат, а пройди напрямую, на пост, в гору, что было бы? Тридцать с лишним трупов? А теперь у всех у них семьи, дети, у многих уже внуки. Прожит огромный отрезок жизни, которого могло и не быть…
Да, это были мои первые тридцать…