и вернулся с двумя свертками, завернутыми в мягкие шкуры.
Роб нетерпеливо развернул – и задохнулся от восторга.
Меч – если такое вообще возможно – был еще лучше того, которым они так восхищались год назад. Кинжал ни в чем ему не уступал. Пока Роб восторгался мечом, Цирюльник прикинул на руке нож и почувствовал, как идеально тот сбалансирован.
– Чистая работа! – сказал он Маултону, который принял эту похвалу как должное.
Роб вложил каждый клинок в ножны на поясе, ощущая их непривычную тяжесть. Положил руки на рукояти, и Цирюльник с удовольствием оглядел его с головы до ног.
А посмотреть было на что. К восемнадцати годам он полностью вырос и теперь на две пяди45 возвышался над Цирюльником. Широкий в плечах, худощавый, с гривой вьющихся каштановых волос, с широко посаженными голубыми глазами, которые меняли выражение быстрее, чем морские волны – свой цвет. Лицо с крупными чертами, с квадратным подбородком, всегда чисто выбритым. Роб до половины вытащил из ножен меч, который свидетельствовал о его положении свободнорожденного мужчины, потом вложил обратно. Разглядывая его, Цирюльник ощутил прилив гордости и какое-то смутное, но непреодолимое опасение, найти имя которому сам затруднялся.
Назвать это ощущение страхом было бы недалеко от истины.
17. Новый договор
В первый же раз, когда Роб вошел в таверну при оружии (это было в Беверли), он тотчас почувствовал, как все изменилось. Не то чтобы люди стали относиться к нему с бóльшим почтением, но держались они осторожнее, а в разговоре выбирали выражения. Цирюльник снова и снова повторял, что Роб теперь должен вести себя осмотрительнее, ибо по учению святой матери-церкви необузданный гнев есть одно из восьми самых страшных преступлений, которые караются смертной казнью46.
Робу надоело уже слушать, что произойдет, если стражники поволокут его на церковный двор, но Цирюльник не уставал расписывать Божьи суды, на которых обвиняемым приходилось доказывать свою невиновность, держа в руке горячие камни или раскаленное добела железо, а то и пить кипящую воду.
– Осужденного вешают или же обезглавливают, – сурово рассказывал Цирюльник. – Если человек повинен в смертоубийстве, его нередко привязывают ремнями за щиколотки к хвостам диких быков, а потом травят быков собаками.
«Боже праведный, – думал Роб, – Цирюльник с этими причитаниями совсем превратился в старую бабу. Он что же, думает, я выйду на улицу и стану рубить всех встречных?»
В городке Фулфорд обнаружилось, что он потерял римскую монету, которую носил при себе с тех самых пор, как отец с товарищами откопали ее на дне Темзы. С горя он так напился, что сразу вскипел, едва какой-то шотландец с изрытым оспой лицом толкнул его под локоть. И не извинился, а злобно забормотал что-то на гаэльском47.
– Говори по-английски, карлик чертов! – прикрикнул на него Роб: шотландец, хотя и крепкого телосложения, был на две головы