Уэллс провел рядом с Чарльзом. Через три часа, едва замечая, как пальцы бойко выстукивают буквы на бумаге, он убедился, что сумел придать своим фантазиям форму рассказа. На следующую ночь все повторилось – и на следующую тоже, и еще на следующую. Таким образом улов его рос. Это были истории, сочиненные исключительно по воле каприза и словно играючи. Уэллс не знал, зачем писал их – им ведь наверняка предстояло истлеть в ящике стола, поскольку он никогда не рискнул бы никому, даже Джейн, показать свои сочинения. Кроме того, рассказы не казались ему самому предметом полезного искусства, способного открыть людям нечто ценное. Их героями стали ученые, запятнавшие собственную репутацию странными и противоестественными экспериментами, ничего не дающими обществу; амбициозные типы, которые использовали науку в собственных интересах, создавая невидимок или превращая животных в людей. Уэллс сомневался, что Церковь одобрит его рассказы. Возможно, именно поэтому ему так нравилось их сочинять.
Он прекрасно понимал, что сознательно и упорно творит нечто греховное. Во всяком случае, при свете дня его все чаще охватывал страх, особенно когда он сталкивался на улице с агентом церковной полиции. В конце концов страх довел его до того, что он собрал свои сочинения, в которых сам видел больше мудрости, чем в им же написанных скучных научных трактатах, и сжег их в камине. Горсть пепла – вот все, что осталось от нескольких месяцев работы, когда он вел себя как безумец, а не как знаменитый биолог. С тех пор он стал поступать исключительно в соответствии с требованиями общества, а кроме того, впредь избегал проводить золотые деньки в компании своего учителя. После тех шальных ночей, отданных сочинению рассказов, прошло девять или даже десять лет. И за все эти годы Уэллс больше ни разу не дал воли воображению. Вернее, он не позволял себе воображать ничего, что не помогало бы реализовать ту или иную конкретную идею, скажем, создать вирус болезни под названием “хронотемия”.
Биолог тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания, потом подошел к столу и предложил свою помощь Чарльзу и Джейн. Когда стол был накрыт, они сели и завели приятный разговор – обо всем и ни о чем, разговор, в котором Уэллс участвовал рассеянно и с опаской, так как знал, что это было лишь вежливым вступлением и вот-вот профессор спросит их о том, что на самом деле его волнует. Когда ритуальная часть беседы наконец вроде бы стала угасать и над столом все чаще повисали паузы, Чарльз прочистил горло, и Уэллс понял: настал момент, которого он так боялся.
– Н-н-ну, Джордж, как продвигаются твои ис-с-ледования? – спросил Доджсон, стараясь справиться с заиканием. – В п-письме ты ответил на мой вопрос как-то очень уж обтекаемо.
Уэллс глянул на Джейн, и та кивнула ему, явно советуя открыться Чарльзу.
– Очень хорошо, – ответил Уэллс с фальшивым энтузиазмом. – Я многого добился, можешь не сомневаться.
Чарльз посмотрел на него с сомнением:
– Многого