от атаки. Пальцы правой руки нащупали рукоятку пистолета, и в тот же миг зубы зверя вонзились в его левое предплечье. Превозмогая дикую боль, Клейтон приставил дуло к огромной голове волчицы, но не выстрелил, хотя и продолжал держать палец на спусковом крючке. И опять человек и зверь, замерев, смотрели друг другу в глаза – казалось, плотина из камней и веток перегородила течение времени. Теперь Клейтон смог различить тонкие золотые колечки, окружавшие зрачки волчицы, похожие на два крошечных солнца в час затмения. А еще ему почудилась мольба в ее глазах. Но на сей раз он не подчинится чужой воле. На сей раз – нет.
Не убирая пистолета от головы зверя, он увидел, как рукав пиджака быстро пропитывается кровью. Боль была острой, но терпимой. Волчица, похоже, тоже поняла это и глубже вонзила клыки в человечью плоть. Клейтон стиснул зубы, чтобы не закричать, но один стон все же у него вырвался. Однако он все равно не стрелял, потому что не хотел, чтобы победа осталась за ней. Тут послышался хруст костей, и боль мощной волной понесла Клейтона туда, где выключается сознание. Но он по-прежнему не стрелял. А дальше действовал уже не он, а инстинкт самосохранения. Агент услышал выстрел – сухой, резкий щелчок, – и придавившее его волчье тело соскользнуло на землю, как тело любовника после счастливого поединка.
– Нет… – прошептал он.
Клейтон не мог отвести глаз от лежавшей перед ним волчицы, хотя ужасная боль паутиной раскаленных нитей расползалась по всему его телу. Сквозь застилавший разум туман до него дошло, что рана по-настоящему серьезная. Из последних сил агент приподнялся, чтобы осмотреть свою левую руку. Но никакой руки не было, была жалкая культя, откуда свисали обрывки сухожилий и лилась кровь. А рука валялась на земле в нескольких метрах от него, как что-то уже никому не нужное и не имевшее отношения к его телу. Подавив приступ тошноты, Клейтон переводил взгляд с кровавой культи на заблудившуюся руку и обратно. Такое разделение казалось агенту до нелепости неправильным и противоестественным, ведь рука все же принадлежала ему и еще недавно была частью его самого.
Потом он попытался зажать рану здоровой рукой и долго смотрел на освещенную фонарем волчицу. Ее передние лапы были лишены шерсти и покрыты шрамами. С правой стороны из виска текла струйка крови, а взгляд утратил непостижимо загадочный и насмешливый блеск. Теперь в ее глазах отражалась лишь самая что ни на есть настоящая и необратимая смерть.
– Вы добились своего, правда, графиня? Вы добились того, чего хотели… – услышал он собственный голос, так и не поняв, доволен он своим поступком или корит себя за него.
Что ж, графине де Бомпар всегда и все удавалось сделать по-своему, подумал он с горечью. Она нашла способ уйти из жизни, не нарушив клятвы, данной мужу. И ей не было никакого дела до того, что отныне Клейтону суждено жить с бременем этой вины.
Его душило бешенство, но он не мог не признать: там, в замке, после удара каминными щипцами она сказала,