в книгу.
– А куда нам выходить к самолету?
– Туда, – ткнула я пальцем в сторону гейта.
Она встала, подняла свою «дамскую» сумку и направилась открывать двери. Неадекватность поведения и какая-то потерянность в ее действиях меня уже не злили, а настораживали. А ей хотелось поговорить. И тут я.
«На похороны лечу. Сына повесили… В Орск, Оренбург. Игрок он был».
И тут и потерянность, и алкоголь – все нашло свое объяснение.
«Вот билеты, ночью прилечу».
А я смотрю в ее билеты, а там вылет в Оренбург не 15 марта, а 16 марта, то есть через сутки. Пытаюсь объяснить ей, что в билеты ей вписали не ту дату. Не понимает.
На посадку иду рядом и объясняю: подойдите по прилету, скажите, что вам сегодня надо лететь… Она смотрит на меня чуть больными и пьяными глазами и снова не понимает.
В Москве я ее не видела – наверное, в разные автобусы попали по выходу из самолета. Впрочем, если честно, не особо искала, хотя надо было. И это меня мучает. Не знаю почему. Наверное, это называется «совесть». Все боюсь момента, когда мир станет для меня в силу возраста слишком быстрым и непонятным, и оттого враждебным.
Иногда важно, чтобы кто-то рядом замедлил свой бег или отвлекся от фейсбука. Чтобы хотя бы помочь найти тот самый чертов гейт.
27. Гоша. Он же Жора
Пара дней прошла. Но как-то отложилась история. Утро. Петербургское метро. Полный вагон. Я втискиваю не только себя, но и сумку с платьем для танго. Наверное, кому-то сумка доставляет некое беспокойство, и я на рефлексе воспитания бормочу «извините». Рядом стоит мужчина и смотрит внимательно. Решив, что взгляд вызван моей сумкой, уже персонально ему говорю «извините». Не знаю, насколько вообще принято извиняться в метро, но мне, понаехавшей, можно. Мужчина говорит: «Удивительно, сумкой вы меня не задели, а извинились. Вежливо». И пытается вступить со мной в беседу. Она разворачивается в стиле классики «Москва слезам не верит», я держу дистанцию, а он идет на диалог. Мужчина зачем-то начинает рассуждать о вежливости, потом что-то обо мне, потом извиняется, что выпил пива, ибо едет с ночной смены. Все это немного нелепо и начинает раздражать, но грубить как-то неловко (я ведь уже продемонстрировала себя как супервежливая, снижать планку неудобно), отойти тоже некуда, поэтому лениво отвечаю. На каждой остановке он начинает со мной прощаться, пока не говорю ему о том, что мне выходить на Петроградской и прощания ни к чему.
– А можно, я с вами выйду, мне пару слов вам сказать надо?
Выходит следом.
Вокруг толпа, я смотрю на него: обычное рабочее лицо, правильное, уставшее, такое из классических рабочих, но без алкогольного габитуса.
– Послушайте меня, я все про вас понял и не знаю, зачем я за вами пошел, вы же явно непростая и смотрите на меня, как психолог (интересно, откуда он это увидел?), а я на вас – как на красивую женщину, – он запинается, – зачем я это все говорю, как все нелепо…
Я