застолья несколько раз отключался прямо за столом. Но стоило ему открыть глаза, как он вновь видел перед собой наполовину налитый стакан водки, надломленный кусок хлебной буханки, открытую консервную банку, и на душе у него становилось тепло, тихо и спокойно. «Вот это жизнь-малина!» – даже однажды промелькнуло в его нетвердо державшейся на плечах голове.
Шнур, в отличие от земляка, как и Амбал, ни разу даже не закимарил. Каждый раз поддерживал компанию, но пил понемногу, беря пример с собутыльника. Где-то ближе к часу ночи он, изрядно захмелев, робко предложил Амбалу: «Может, спать?», но тот лишь махнул рукой – «Тебе что, на работу? Куда спешить? Гуляем. Завтра отоспимся».
Перед тем, как засесть окончательно, Шнур отрезал кусок колбасы и ломоть хлеба, завернул их в газету и вопросительно посмотрел на Амбала:
– Слышь, я это… матери отнесу? Она у меня, это, болеет, неходячая…
– Да ты говорил уже, – кивнул головой Амбал. – Зачем спрашиваешь? Ясное дело. Неси.
Мать уже давно смирилась со своим безрадостным положением. Она даже не пыталась каким-то образом влиять на своего бестолкового тридцатишестилетнего сына, когда он днями пропадал неизвестно где или когда изрядно поддатым возвращался домой поздно вечером. Это была ее беда, ее горе, то тяжкое бремя, которое никто другой, кроме нее самой, нести не имел особого желания. Одно утешало: при любых обстоятельствах, даже под действием бесчисленного количества алкоголя, сын ее оставался человеком тихим, незлобным. А чтоб на мать когда руку поднял, такого никто даже представить бы себе не мог.
С женою он расстался больше десятка лет назад, прожив с ней около двух годков. Детей на свет, уж непонятно по чьей вине или какой другой причине, они не произвели, а потому расстались молча, без ссор и претензий, без ругани и укоров, без лишних слов. Жена уехала к родителям в соседнее село, мать, подкошенная недугом, окончательно слегла, а Шнур все больше и больше начал заглядывать в бутылку, пытаясь найти в ней ответы на множество возникавших в его жизни вопросов. Случалось, ответы приходили по мере увеличения количества потребляемого алкоголя, но каким-то странным образом улетучивались с протрезвлением и наступлением похмелья. И этот круговорот, образуя жизненную воронку, все глубже затягивал опустившего руки незадачливого бывшего главы семьи и непутевого сына.
С уходом жены и болезнью матери Шнур остался полноправным хозяином в своем доме. Правда, слово «хозяин» подходило к нему чисто теоретически. Хозяин должен заниматься хозяйством, а у Шнура, кроме как переночевать в своем захудалом деревянном доме, который за неимением нормального фундамента с каждым годом все больше и больше заваливался набок, никаких других желаний по его благоустройству не возникало.
Копание в земле его тоже не прельщало. Стоило ли днями корячиться с лопатой, выращивая хилый урожай, который каждый год почти полностью пропадал на их подтапливаемом водой огороде. Пока мать могла передвигаться, она еще как-то боролась