Стёрлись подробности.
– Скромность укрепляет веру. Как говорил Иоанн Лествичник: «Видел я немощных душою и телом, которые ради множества согрешений своих покусились на подвиги, превосходившие их силу, но не могли их вынести. Я сказал им, что Бог судит о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения». Помни о смирении и не возгордись тем, что дано тебе. Мы с тобою потом ещё поговорим, а сейчас время торопит. Прощай.
И благословил его. Старец стоял в глубоком поклоне. Уходил Владыко довольным.
– А я задержусь немного, с вашего позволения.
– Как угодно, я же тороплюсь, извините меня.
Владыко не хотел проявлять большой интерес к старцу при посторонних, есть своя кухня в своём хозяйстве, нечего чужим соваться. Он решил выбрать время в ближайшие дни, чтобы без свидетелей поближе познакомиться и понять: новый слуга церкви появился в его епархии или замаскированный враг. Тем более, такое большое внимание к нему со стороны властей. Не к добру.
Понял Феодосия и Анатолий Дмитриевич, но сам не стал откладывать разговор, и, дождавшись ухода Феодосия, попробовал прояснить себе ситуацию:
– Ну, здравствуй ещё раз, как тебя называют нынче, старец Лишка? Большую деятельность развернул, большую. Я приехал, чтоб ты знал – я тебя не боюсь. Понимаю, что ты со мной можешь сделать, ещё лучше стал понимать. Но не боюсь.
Старец отвернулся от него и пошёл к стене, откуда явился гостям, и пропал. Слился со стеной.
– Ты можешь меня пугать, управлять моим сознани… со-зна… со… зна…, – Анатолий Дмитриевич силился договорить, но не смог.
Он силился открыть глаза, но веки слипались, тяжелели, и сознание отключалось. Язык стал тяжёлым, ноги мягкими, пластилиновыми, и глава района рухнул на пол, распластавшись в нелепой позе, будто раздавленный.
Очнулся Анатолий Дмитриевич глубокой ночью. Было прохладно, лежал он уже не на голом полу, а на ватном матрасе. Ночные звуки врывались в комнату тихим звоном, щёлканьем и ворчанием. Где-то прокричала несколько раз ночная птица. Он поводил глазами, пытался настроиться, взять себя в руки, встать или хотя бы просто прийти в себя. Тяжело. Сил нет. Остался лежать. Где-то сзади появился свет. Свеча на столе. Шорох от двигающихся ножек стула или табурета. Кто-то сел.
– Ты здесь, я чувствую, ты здесь… Божок языческий… Это для них ты – старец. А для меня ты – деревенский чертёнок. Тьфу на тебя. Плевать я хотел, так и знай. Делай со мной, что хочешь, что хочешь, хоть наизнанку выверни…
Анатолий Дмитриевич повернулся на бок и привстал, опираясь на руку, чтобы взглянуть, кто пришёл в келью. Там сидел лишь человек в черной рясе, простоволосый, в очках, больше напоминающий институтского доцента, чем монаха.
– Ты кто?
– Пётр. Я при церкви. Вам плохо? Вы бредили, какой-то сон рассказывали, страсти такие о чертях. Хорошо, что вас старец у себя оставил. Может, излечитесь. Нет, точно излечитесь. Он такой. Всем помогает. И денег не берёт. А так, кто что