целый день шастают туда-сюда, туда-сюда… Никакого покою нет.
– Вы ж вроде раньше не пускали к себе отдыхающих… Вроде и без того домишко не ахти.
– Мы с Любашей не пускали. Жили себе и жили, до лишних денег и неохочи были. А Маргаритка все решила по-своему… Поживем, говорит, в летней кухне, а в дом курортников пустим, лишняя копейка не помешает. Разве с ней поспоришь? Решила и постановила, и обжалованию не подлежит. Так и ютимся теперь в летней кухне.
– Понятно…
– Да, вот такие дела, дядя Ваня, – тяжело вздохнул Павлуша. – А пиво у тебя вкусное. Видать, не наше, не крымское.
– Да это немецкое вроде… – подтвердил дед Иван. – Вишь, на бутылке по-немецки написано…
– Дорогое, поди?
– Не знаю. Может, и дорогое. А только наше крымское нисколько не хуже будет, вот что я тебе скажу.
– Твои, что ль, таким пивом балуются?
– Мои… – подтвердил дед Иван, подливая Павлуше в кружку. – Брезгуют нашим, крымским, воображают… Как нынче модно говорить, понты кидают, ага. Хоть бы здесь от этих самых понтов отдохнули, так нет ведь! Поганцы такие!
– А где они, поганцы твои?
– Купаться ушли. Жара спала, самый раз хорошо купаться. Теперь только по темноте вернутся.
– И Машутка с ними?
– Не… Машутка с Леонкой в Феодосию подались, по набережной прогуляться. Считай, их тоже долго не будет.
– В Феодосию, значит… Понятно… А я хотел ее домой увести, дядь Вань. А она – в Феодосию… Опять Маргарита на меня ругаться станет…
– Ругаться, говоришь?
– Ну да. Ты ж знаешь Маргаритку, чуть что, сразу скандалить начинает. Пойди, говорит, и приведи свою блудную дочь, а то перед людьми стыдно. Совсем от рук отбилась. Даже непонятно, с кем из троих дяди-Ваниных внуков шашни закрутила, а то, может, со всеми тремя сразу. Каково мне все это, как отцу, слышать, а? Совсем баба распоясалась… Я ей слово – она мне два… Да ладно бы меня злыми словами стегала, а то ведь Машутку! Обидно мне, дядь Вань!
– Ну, понятно, что обидно… – тяжело вздохнул дед Иван, с жалостью глядя на Павлушу. – Да ты пей пиво-то, пей, не мозоль кружку в руках…
– Спасибо, дядь Вань. Добрый ты человек.
– Значит, плохо ты живешь с молодой женой, не складывается у вас… Не надо было тебе с ней связываться, Павлуша. Устоять надо было супротив бабской хитрости. До конца держать оборону.
– Да как против нее устоишь? Вы ж Маргаритку знаете! Пришла и заняла Любашино место, хозяйкой в доме себя объявила.
– Ну, ты ж мужик, Павлуша… Как же ты допустил…
– А что мне, драться с ней, что ли? Да она ж поначалу такая ласковая была, такая душевная… Когда Любашу на сороковой день поминали, она и стол собрала, и родню всю созвала, и подружек Любашиных, все честь по чести… А потом и сама в дом заявилась. Говорит, сердце у меня об вас с Машенькой изболелось, ни есть, ни спать не могу, пропадете вы без моего пригляда! И так душевно это сказала, знаешь… Я и поверил, и киселем растекся. Думаю – чего мне еще, горе-вдовцу, надо… Да и Любашу все равно назад не воротишь,