раз мне довелось побывать в нашей местной больнице, когда родилась Грейси. Попетляв по лабиринтам коридоров, мы с папой оказались в полной занавесок палате, где на краю каталки сидела мама, а на руках у нее орала что было мочи моя малюсенькая пунцовая сестренка. Когда мне особенно грустно, я вспоминаю тот день, как мы тогда сгрудились у кровати – счастливая семья, как пахли у Грейси волосы, как улыбался папа, какой радостной, хоть и утомленной, выглядела мама. Я всегда вспоминаю именно тот день, потому что больше мы уже никогда не чувствовали себя одной семьей.
Теперь мы друг другу чужие.
Пока мистер Смит ведет нас по длинным коридорам с блестящими полами, передо мной пролетают кадры из прошлого, как будто на меня надели низкопробные очки виртуальной реальности. От резкого больничного запаха першит в горле. Тишина лифта, скрип резиновой обуви по гладкому полу, мерцающий искусственный свет.
И вот перед нами палата, и мы знаем, что внутри находится наша подруга и, возможно, она умирает.
У входа в палату, обнявшись, уткнувшись носами друг другу в плечи, стоят родители Най. Ее мама обеими руками вцепилась в рубашку ее папы, будто без него боится утонуть.
– Миссис Демир? – Роуз идет им навстречу, оставляя мистера Смита стоять у лифта. Обычно мы зовем Наоминых родителей Макс и Джеки, но сегодня обращаться к ним по именам было бы как-то неправильно.
Заметив Роуз, мама Наоми притягивает ее к себе. Лео обхватывает руками всех троих, и я тоже тянусь к ним, ведь Макс и Джеки всегда, в любое время, были рады видеть нас в своем доме, и там мы никогда не чувствовали себя лишними.
На секунду я растворяюсь в этом темном, жарком объятии, зажмурившись, чтобы не расплакаться и не выдать своего мандража. Затем мы отпускаем друг друга, распадаемся, и вот я снова стою в коридоре, щурясь в свете люминесцентных ламп.
– Как она? – спрашивает мистер Смит, стоявший все это время в стороне.
Джеки качает головой, а Макс поворачивается к окну с опущенными жалюзи, сквозь которые виднеется фигура, неподвижно лежащая на больничной кровати. Мы привыкли видеть Макса радостным: вечно хохочет, пузо трясется, темные глаза поблескивают, наготове очередная чудовищно несмешная шутка – а теперь он весь какой-то слабый и сдувшийся, со впалыми щеками, аж смотреть больно.
Вроде как нужно подойти к нему, но у меня подкашиваются колени. Стремно приближаться к выходящему в палату окну.
Травма головы – что это вообще означает? Может, у нее деформировалось лицо? Может, она лежит там вся в крови? Когда мы с Най тусовались вдвоем, мы, бывало, смотрели самые страшные ужастики, которые только могли найти на «Нетфликсе»: про мстительных демонов ну или там маньяков с бензопилой – чем больше кровищи, тем лучше. Но это реальная жизнь, и она, сука, страшнее любого фильма.
Я стараюсь не отрывать взгляда от Джеки. Волосы у нее светлые, цвета банана, с отросшими темными корнями, руки длинные и худые, ноги тощие, в джинсах в облипку. Она одевается