вам понравится на втором сроке вашего президентства.
Он опять осклабился, а я поспешил ретироваться, чтобы сменить его общество на общество куда более приятного Барта. Думаю, президент не сильно сожалел о моем уходе – у него появился прекрасный повод выпить.
– И каков ваш прогноз на следующие выборы? – с интересом спросил я у Барта, который с удовольствием согласился поделиться со мной не только ланчем, но и ужином. Он убедительно мотивировал это тем, что дочь и невестка затаривают его всякий раз едой так, словно он служит на Северном полюсе и до работы несколько часов добирается на лыжах. Славный парень. Похоже, в этом городе у меня есть уже два друга, и это куда больше, чем я приобрел в той жизни, из которой сбежал.
– А есть какие-то сомнения? – с сарказмом вопросил он. – Харконен станет президентом, а Кохэген пять лет будет пить в кабинете канцлера.
– Но почему? Нет, конечно, я понимаю, что так устроено, по большому счету, во всем мире, таков порядок вещей. Но вам не кажется, что в вашем-то государстве могло бы быть как-то по-другому? Маленькое государство, все друг друга знают. Неужели вы не можете договориться и избрать кого-то другого?
Барт посмотрел на меня так, как смотрят на ребенка, задающего совершенно дурацкий, ламерский вопрос.
– Понимаете, док, – принялся объяснять он. – Харконены и Кохэгены жили в Хоулленде издавна, еще до того, как сюда приехал цирк. Именно они и создали этот городок, и здесь у них все схвачено. Половина населения так или иначе работает на Кохэгена – на фабрике, в порту, на электростанции. Половина на Харконена с его турбизнесом. Уйдет Харконен – и не будет туристов, не будет притока капитала в город. Уйдет Кохэген – и выключится свет, перестанет подаваться тепло и вода в дома. Таков здесь, как вы говорите, порядок вещей.
– Почему?
– Потому что так уже было. В восемьдесят шестом мы проголосовали за другого кандидата…
Я навострил ушки.
– …и тогда Кохэген и Харконен объявили, что сворачивают дела в Хоулленде. На следующее утро фабрика закрылась, рейсовые автобусы встали, а к вечеру отключилась электроцентраль, и город погрузился во тьму. К концу недели выборы были признаны несостоявшимися, и старик… м-м, Бенджен Коннингтон, в смысле, умолял этих деятелей вернуться на свои посты.
Он задумчиво посмотрел на меня и налил нам еще. Я, в общем-то, не хотел пить, но почему-то не отказался.
– Вы не первый приезжий, кто об этом задумывается. Узнав правду, большинство уезжает обратно.
– Правду? Какую правду?
– Что в этой стране никогда ничего не изменится, – жестко сказал он. – Ничего. Никогда.
Он держал свой стакан в руке, но не спешил пить. Молчал и смотрел на меня. Потом спросил:
– Вы тоже уедете?
Я подумал о том, что вообще-то мне все равно, изменится ли здесь что-то или нет. Мне важно, чтобы меня никто не беспокоил и не смотрел на меня… так, как смотрят в большом мире.
А потом подумал об Ариэль. О ее отце. О Мэри-Сьюзен. О Барте. О других людях