домой и долго расспрашивал о семье, о родителях. Потом сказал: «Ну вот и замечательно, Григорий Павлович, теперь вы, можно сказать, на самом переднем крае у нас в дивизии, бог ракетного грома. Так что развертывайтесь».
Жогин мысленно пытался проследить свои отношения с комдивом. За последнее время они почему-то стали весьма официальными. Встречи происходили главным образом на служебных совещаниях, в поле на тактических занятиях. Как-то в начале лета Мельников задержал Григория после командно-штабных учений на высоте Круглой, пригласил в свою машину и, пока ехали степными проселками, расспрашивал о том, где теперь находится и что делает отец Григория, Павел Афанасьевич, и каковы отношения у сына с отцом. Но Григорий рассказать почти ничего не мог, потому что его службу в этой дивизии отец, не забывший старого служебного конфликта с Мельниковым, расценил как сыновнее отступничество и не скрывал этого в своих редких и коротких письмах. Узнав об этом, Мельников попытался успокоить Григория. Что ж, ничего не поделаешь, у каждого свой характер.
Потом еще раза два встречались они также вот на полевых занятиях, обменивались кое-какими житейскими впечатлениями, но уже мимоходом и без прежней душевности. А на испытательном полигоне у Григория с комдивом разговора вовсе не получилось.
Григорий не заметил, как, преодолев все косогоры, добрался до своего городка. Перед входом в казарму он встретил сержанта Ячменева и ефрейтора Машкина. Ячменев, непомерно длинный, костистый, как ни старался обычно, отдавая честь, держаться прямо, непременно клонился или влево, или вправо. Товарищи по этому поводу частенько шутили: «Ты, Костя, подпорочку с собой носи». У ефрейтора, наоборот, телосложение было плотным, осанистым, и честь он отдавал так, что со стороны все любовались им и дружески подтрунивали: «Ну, Машкин, у тебя все виды на генерала, не меньше».
На этот раз Машкин сплоховал немного. Он, по-видимому, был сильно озабочем чем-то и, увидев майора, принял стойку «смирно», взял под козырек, не надев зажатой в левой руке пилотки. Сержант Ячменев, заметив это, стушевался тоже и вдруг умолк в самом начале своего доклада. В другое время за такую оплошность майор непременно распек бы и сержанта, и ефрейтора, заставив подойти и доложить заново. Но сейчас ему было не до этого. Уходя в штаб дивизии, он поручил Ячменеву и Машкину, как лучшим математикам части, скрупулезно пересчитать все, что успел сам рассчитать за вчерашний вечер. И пока он был у полковника Жигарева, а расчеты занимались на плацу строевой подготовкой, друзья-математики сидели в ленинской комнате над сложными вычислениями.
– И что же получилось? – спросил нетерпеливо Жогин. – Давайте выкладывайте.
Ячменев хотя и с обычными своими покачиваниями, но вполне обстоятельно доложил, что ошибок в расчетах не обнаружено. А ефрейтор Машкин, успевший надеть пилотку и принять строгий, молодцеватый вид, деловито прибавил:
– Так что, товарищ майор, больше всего времени в подготовке