оказались в Столичном городе, с мастерскими и лавками ремесленников, кое-где в которых еще шла торговля или другая рабочая суета. На развилке улиц свернули налево, к Исадским воротам, и вскоре достигли края большого оврага. Этот овраг проходил сквозь пустую городскую землю огромной трещиной, а дальний его конец упирался в крепостную стену. Здесь к нему выходили задние дворы многих рабочих строений, в том числе и кузнечные цеха рязанского боярина. Почти из каждого валил дым вперемешку с паром, но людей вокруг в этот час видно почти не было. Уже смеркалось, когда телега с пленниками и охраной, скрипнув колесами, остановилась рядом с кузницей.
– Прибыли, – доложил Ратиша, останавливаясь. – Куда их?
– А вон, кузнеца видишь, – указал Евпатий на здоровенного чумазого мужика в кожаном фартуке, с ручищами как у заправского лешего, что вышел им навстречу из ворот. – Вот ему отдай. Он знает, куда.
Подъехав чуть ближе, Евпатий приветствовал и кузнеца.
– Будь здрав, Кузьма, – проговорил Коловрат, почти с наслаждением вдохнув дымно-смоляные запахи кузницы.
– И тебе, боярин, не хворать, – осклабился кузнец, вытирая закопченные руки о фартук, – приказчик твой внутри дожидается.
– Принимай дорогих гостей, – сообщил Евпатий, как бы невзначай оглянувшись по сторонам, но лишних наблюдателей не заметил, – да определи их на постой. Говорить будем.
– Это можно, – ничуть не смутился Кузьма, беря под руки вместе с дружинником первого пленника, которым оказался староста из лесной деревни. – Захар предупредил. У меня уже все готово.
Кузнец с помощниками затащил пленника вглубь пустой кузни. На пороге их повстречал и сам Захар, молча застывший у стены. Не обращая на него внимания, кузнец поволок пленника туда, где в углу стояла конструкция, похожая на два мощных деревянных столба с поперечной перекладиной, или скорее барабаном, на которой была намотана цепь. Сбоку от барабана виднелась ручка, как у колодца, а длинная цепь тянулась вверх к кованой металлической петле, вделанной в потолок наподобие блока, и через нее уже свешивалась вниз почти до самого пола. На конце петли имелся острый крюк, при виде которого староста из лесной деревни задрожал.
– Ироды, – прохрипел он, задергавшись в руках своих конвоиров, – что творите?
Кузнец и охранник, не обращая внимания на его стоны, развернули старосту спиной, сорвали с него рубашку, оголив, и просунули крюк между ладоней, связанных ремнем. Затем Кузьма слегка провернул ручку, и староста чуть приподнялся в воздух, повиснув над полом со связанными сзади руками. Его подъем сопровождался хрустом в суставах, отчего староста взвыл и стал поливать проклятиями боярина, рязанского князя и всех его прихвостней, хотя порой было трудно разобрать, что он говорит, из-за разбитого рта.
– Ну, слава богу, а то я думал, ты уж говорить никогда не сможешь, – удовлетворенно кивнул Евпатий, останавливаясь напротив, – боялся, что рот тебе совсем на сторону свернул, паскуда. Помогла, значит, мазь