с Валдая. Или, может, мне минера вызвать?
– Зачем минера? Я сам. За твой стол сесть позволишь?
– Ты мне еще мебель попорть… Ладно уж, садись.
Под зеленым абажуром пальцы Шкрябуна исполнили быстрый и точный танец. Брусочек пластита вернулся в карман, полоска скотча полетела на пол.
– Готово. Получай, генерал.
– Ты гляди-ка, – сказал Максютов, изображая удивление. – Не разучился.
– Старый конь борозды не портит.
– Ну-ну. Понадобится что-нибудь разминировать – свистну тебя.
Шкрябун не принял шутки.
– Если крутишь мною… – проговорил он, помолчав. – Я тебе поверил, Толя, ты это помни. Сейчас – поверил. Но если обманешь меня, я к тебе с того света являться буду, и это ты тоже помни. Скажи мне еще раз: я тебе правда нужен?
– Надоедой ты стал, Кайман, – недовольно пробурчал Максютов. – Сам сказал: старый конь борозды не портит… Правда, иной раз требует хлыста и ветеринара. Так что изволь пахать, беру тебя не для мебели и не из благотворительности, понял?
– Понял, – поднялся из-за стола Шкрябун. – Ну, коль нужен, спасибо не говорю. Когда прибыть?
– Завтра в одиннадцать ноль-ноль. Вернее, уже сегодня. Тебе хватит времени?
– Более чем.
– Тогда не опаздывай. Ты теперь на службе.
– Поздравляю вас, товарищ генерал-майор, – сказал я, чуть только за Шкрябуном захлопнулась дверь.
Максютов только махнул рукой и распахнул рот в отчаянном зевке.
– Брось, Алексей. Мне дали то, чего не могли не дать, самый необходимый минимум. Не надо сейчас… – Он снова зевнул и потер глаза костяшками пальцев. – Черт, умучил меня Шкрябун со своими комплексами, а тут еще этот коньячок… Совсем засыпаю. Вот что… Пойдем-ка мы с тобой немного постреляем, а? Нет возражений?
– Нет, товарищ генерал.
– Э, оставь… Уж коли сегодня без чинов, так без чинов. А поговорить нам есть о чем… Пошли?
– Пойдемте, Анатолий Порфирьевич, – сказал я.
– Вот так-то лучше.
В тире номер шесть на минус четвертом этаже немолодой и неразговорчивый прапорщик, сделав запись в журнале, подвел нас к стенду с оружием.
– Выбирай, Алеша, – пригласил Максютов.
Сам он предпочел американский «кольт» образца 1917 года. Я выбрал два пистолета: длинноствольный спортивный «марголин» и чуть более тяжелую бронебойную «гюрзу».
– По-македонски хочешь? А не осрамишься?
– Постараюсь, Анатолий Порфирьевич.
Прапорщик выдал мне обоймы, со стуком высыпал на пластмассовое блюдечко горсть тупоносых патронов к «кольту» и ушел к себе в звукоизолированную кабинку. Мишени осветились.
– Ну валяй. Две крайние слева – твои.
Я положил в свои мишени по три пули из каждого ствола. Максютов, сощурив глаз, отчего тот вовсе утонул в отеке, посмотрел в монокуляр.
– Левая – девятка на два часа и две восьмерки на пять и на шесть часов. Правая – семерка на десять часов, пятерка на час и «молоко». Ты случайно не переученный левша?
– Нет.
– Значит,