Эделстайны освободили небольшую квартиру – спальня, гостиная с примыкающей к ней маленькой кухней и крохотная ванная – на третьем этаже их просторного элегантного дома.
Раньше ее занимал герр Фишлер, дальний родственник Якоба из Вены, но год назад он умер. С тех пор квартира служила складом для коробок с книгами, которые не помещались на первых двух этажах жилища, знавшего, как и его владельцы, только два увлечения – чтение и музыку. Каждую комнату украшают книжные стеллажи, а в гостиной их место занимают кипы пластинок. Там же стоит рояль, за который изредка и неохотно садится Антон. Ребенком Ева тоже проводила время за инструментом, но отсутствие у нее таланта было настолько явным, что родители признали ее случай безнадежным.
На стенах вдоль лестницы с перилами из красного дерева висят выцветшие портреты каких-то родственников Эделстайнов: все как один в высоких воротничках, лица неулыбчивые. Эти фотографии ценны не столько качеством изображения, сколько тем, какой путь им пришлось проделать: в Лондон после войны снимки прислал добросердечный друг отца Якоба, католик, которому тот после Хрустальной ночи доверил все ценное, что у него оставалось.
Ева, его жена, – как красиво и ново звучит это слово – сплетает свои пальцы с пальцами Джима. Вначале, когда Якоб предложил им занять пустующую квартиру – дело было за обедом в ресторане отеля «Юниверсити Армз», где одновременно отмечали помолвку и день рождения Евы, которой исполнился двадцать один год, – Джим колебался. Он представлял их жилище несколько иначе, как место, где они смогут отгородиться от остального мира. Его приняли в Художественную школу Слейд, занятия начинались в сентябре: при поддержке Евы он наконец решил оставить юридический факультет. Ева поехала вместе с Джимом в Бристоль, чтобы сообщить об этом его матери. Та немного поплакала, но Ева заварила чай, ловко отвлекла Вивиан разговором на другие темы, а Джим наконец поверил, что мать вполне сможет выжить под тяжестью своего разочарования.
Затем последовало несколько томительных недель, пока Джим не убедился, что Министерство труда позволит ему вновь перенести сроки ненавистной службы по распределению. Наконец, к его огромному облегчению, пришло письмо – его освобождали от этой повинности. На той же неделе Джим сдал последний экзамен.
Ева между тем отправилась в Лондон на собеседование в газету «Ежедневный курьер».
– Речь о том, чтобы писать для женской странички, – рассказала она, вернувшись, – ничего особенного.
Но Джим знал, насколько важна для нее эта работа. Предложение она получила через несколько дней после того, как ему пришло письмо из министерства. Они тогда выбрались через окно в комнате Джима на балюстраду общежития, стояли вдвоем, оглядывая идеально подстриженный газон и лодки на реке, и потягивали из горлышка сладковатый портвейн (приз Джима за победу в художественном конкурсе).
– За будущее, – сказал Джим, а Ева рассмеялась и поцеловала его. Ему казалось, что будущее лежит перед ними как раскрытая книга: после свадьбы он станет рисовать, Ева