Не знаю. Но я скучаю по нему.
– Он жив?
– Вчера еще был жив…
Он не ответил. Встал и зажег свечу, стоявшую на одном из черепов. Подошел к гробу, открыл его, вытащил коричневую бутылку и поднес к губам.
– Как ты думаешь, они нас ненавидят? – спросил он, вновь укладываясь рядом.
– Кто?
– Ну, американцы и англичане.
– Те, которые в самолетах?
– Да, те, которые в самолетах.
– Я думаю, что, скорее всего, не лично тебя и меня. Они ненавидят немцев…
– Но мы ведь тоже немцы.
– Да, это так, но они, как им, наверное, кажется, бомбят Германию, а не немцев. Они не думают о том, что при этом убивают людей. Им хочется разнести в пух и прах Германию. Отец рассказывал мне, что во время Первой мировой войны вражеские окопы порой были расположены так близко, что солдаты могли посмотреть друг другу в глаза. Иногда они переговаривались и даже делились провиантом. А как только получали приказ, начинали стрелять и убивать друг друга. Вовсе не из ненависти. Скорее для самообороны. Потому что соседи из противоположного окопа получали такой же приказ…
– А как ты думаешь, есть ли какой-нибудь другой народ, который мир ненавидит больше, чем немцев?
– Сегодня?! Конечно нет. Мы уверенно возглавляем список народов, подлежащих уничтожению. После нас длинный пробел, а потом, мне кажется, идут японцы. Нам удалось восстановить против себя весь мир. Думаю, когда мы наконец проиграем эту войну, такое отношение к нам сохранится еще лет на сто. Поэтому я жалею, что у меня такая чертовски немецкая фамилия. Но все равно никогда ее не поменяю. Из-за бабушки и отца. А почему ты не стреляешь? Тебе ведь положено… – спросила она, помолчав.
– Это очень простая история, – ответил он, утирая рукавом губы, – выпей.
– Расскажи… – попросила она, принимая бутылку.
– В сорок первом я окончил консерваторию в Бреслау. Когда-то это был большой, красивый город. Я там родился, там могилы моих родителей и сестры, – начал он свой рассказ, ложась на шинель рядом с ней. – Ты знаешь, где это? – спросил он.
– Конечно знаю! Моя бабушка родилась в тех краях, в Ополе, а дедушка изучал в Бреслау медицину, – ответила она. – У бабушки в альбоме есть много красивых фотографий Бреслау. То есть было, – добавила она после паузы. – Извини, я перебила тебя. И что было потом? – спросила она сдавленным голосом.
Он заметил, что она плачет. Замолчал. Наклонился над ней и осторожно отвел в сторону волосы со лба. У него были теплые руки. Стоя на коленях возле ее головы, он убирал со лба пряди ее волос, иногда случайно прикасаясь к щекам. Кончиками пальцев он нежно гладил ее лицо, вокруг глаз и губ. Когда она перестала плакать, он прошептал:
– Послушай, я прошу тебя, не извиняйся передо мной. Не надо больше ни за что извиняться. Я еще там все понял. Когда мы с доской возились. Я действительно все это понимаю. Мне тоже хотелось иметь хоть какой-то угол. Свой. Пусть даже самый маленький. Но у меня его нет. Может быть, когда-нибудь я построю собственный