пока за тобой зайду – время только уйдет.
– И то верно, ― Чувилка соглашается.
Постелила я Чувилке на кухне, а себе три стула поставила, легла на них – телогрейкой укрылась, мне по моему росту и так большое спасибо. Полежала, полежала я и заснула: и снится мне Ленка: курносая, с маленькой родинкой у левого глаза.
– Ну, здравствуй, Лена, ― я ей говорю.
– Это ты здравствуй, бабушка.
– А тебе что же здоровье ни к чему?
– Я по хрустальному мосточку пройду, резным ковшиком водицы зачерпну, ног не замочу.
– Расскажи лучше: куда ты делась?
– У дороги цветок,
Золотой лепесток
В мотылька влюбился,
В лучик превратился.
– Не понимаю, ты где?
– В голубом краю,
В голубой дали,
Ой, люлю, люлю,
Ай, люли, люли.
– Как же ты там живёшь?
– Живу я хорошо, все у меня есть. И потэблы, и ренаканы.
– Что ж это такое?
– Когда-нибудь узнаете. Я золотое яблочко возьму по серебряному блюдечку покачу – и наемся.
– О Жорике-то помнишь?
– О каком Жорике?
Тут и ежу ясно, что это не Ленка, а кто – трудно сказать! И главное непонятно зачем они своими прикидываются!?
Проснулась я утром. По дому засуетилась. Чувилка носом рулады выводит. Словно птица уселась ей на лицо и песни распевает. Так и хочется рукой махнуть эту птицу согнать – уж очень ее пенье на нервы действует.
– Эй, Чувилка, ― бужу, ― хватит дрыхнуть, уже день, вставай.
Та проснулась, глаза трёт. Я на стол яичницу ставлю. Чайник уже кипит.
Вот мы с дедом моим покойником любили чайком побаловаться! Бывало, как сядем с утра, и кто кого перепьёт. Он стакан, я стакан, он стакан, я стакан. Деду моему совсем плохо, он и говорит:
– Смотри, у тебя уже вода из ушей льётся.
Я как прысну!
Значит, сидим мы с Чувилкой, чай пьём.
– Ну, ― Чувилка говорит, ― что делать будем?
– Жорика надо прощупать, ― я отвечаю, ― от Михея ничего не добились, теперь только на Жорика надежда.
Вышли мы с Евдокией Ивановной, то бишь с Чувилкой, на улицу и к бабе Вере двинулись: Жорика допросить. Подходим к дому бабы Веры: в окне у нее что-то блестит. Наверно, баба Вера свои богатства перебирает: бусы отдельно, серьги отдельно, а перстни нанижет на пальцы и рукой на свету любуется: вот они и сверкают.
В дверь бабы Веры стучим. Верка открывает: лицо у нее красивое, но хохотальник себе разъела будь здоров!
– Привет, подруга, ― говорю, – нового ничего не слыхать?
– А что нового?
– Я всё про Ленку думаю, может, её обманом увели?
– Кто?
– Какой-нибудь чужой человек.
– Какой ещё чужой человек? У нас на посёлке все свои.
– А может он своим прикинулся?
– Прекрати, подруга. Вечно слухи распускаешь. Кто-нибудь глупость сморозит: а ты на подхвате.
– Какую глупость?
– Пашка