возражение, всякую правильную поправку я охотно встречу, приму с благодарностью. Мой доклад будет как бы из двух докладов. Первый. Об организации лечения борцом. Второй. Характеристика препарата, лечение, характеристика всех моих пятидесяти пяти больных, демонстрация моих больных с клиническим выздоровлением. Доклад о лечении рака борцом я должна была сделать по возвращении из Москвы ещё в марте на заседании онкологического общества. Но мне таковая возможность не была предоставлена. Это создало ряд неправильных толкований по поводу препарата и меня как врача…
Таисия Викторовна не замечала, что плела свою речь коряжисто, неумело, не в лад. Пуще всего она боялась потерять нить мысли и замолчать.
– В предоставлении коек для клинического испытания борца при лечении больных в онкодиспансере мне отказали и только при содействии облздрава выделили десять коек. Какого-либо участия в клиническом испытании борца врачи онкодиспансера не принимали, если не считать двух больных, взятых врачом Желтоглазовой и тут же мне возвращённых…
Грицианов, председательствовавший на заседании, уныло-осуждающе покивал, тронул Кребса за локоть – сидели в президиуме рядом:
– Ну что ж, Борислав Львович, мелкий перчик горше? – постный взгляд на Закавырцеву. – Какую музычку вы назаказывали, такую и слушаем-с? Сабо самой… Зачем вас носило в облздрав? Я перед самой Москвой отбоярился. Еле отбрыкался от этих испытаний. А вы и сунь мою бедную головушку в хомут… Э-хэ-хэ… За что боролись, на то и напоролись… Или, как бы завернула моя швабра[46], какой пирожок, Маруся, испекла, такой и кушай…
– Не зуди, – шепнул Кребс. – Бездарь тем и сильна, что живуча, неистребима, как рак, – и нахлопнул ладошкой по столу: басни кончены, слушаем!
– Я хотела, – продолжала Таисия Викторовна, – чтоб с борцом работали только в диспансере под моим прямым контролем. Но так крутнулось, его испытывали и в гинекологической, и в глазной, и в лорклиниках. Мой борец как малое дитя на первой поре… Где как не у мамушки у родимой на руках ему способней? Чужие руки и студливы, и злы, и пусты…
– Это уже подкатила шарик под вас наша бухенвальдская крепышка, – с подначкой зашептал Грицианов, клонясь к Кребсу.
– Не председатель, а сорока! – пыхнул Кребс, не убирая раздражённых глаз с Закавырцевой. – Вы дадите послушать?
– Да ну пожалуйста, пожалуйста! – ответил Грицианов со льдистой вежливостью.
… несомненно и то, – говорила Закавырцева, – что интересы заболевших раком не могут довольствоваться теми благами, которые принесут нам в будущем научные исследования. Они требуют, чтобы уже сегодня были лечимы наилучшими способами и всеми достигнутыми средствами.
Где-то на задах кротко, разведочно ударил одиночный, сиротливый хлопок, и зал, точно очнувшись, лавинно заплескал.
Кребс сердито крутнулся к Грицианову.
– Что за шлепки? Кому-то Нобелевку отслюнили? Председатель, потрудитесь. Пускай не мешает это шлёпанье!
– Тружусь. – Грицианов забарабанил карандашом по прозрачному