знаю. Фамилия его Петренко, – объясняет мне Юра. – Его зовут Галинаф Петренко.
Глава третья
Что случилось с нами через четыре дня. О подземном ходе, о русалках и нашем времени
Я сижу в своей комнате у окна на табуретке, Юра до сих пор почему-то не пришел домой. А сумерки теперь почти что зимние, темнеет рано, но свет я не зажигаю специально и вижу хорошо, как напротив, в освещенной кухне посольства, плавно, та-ак плавно, словно не бегает туда-сюда, а плавает по кухне ихняя кухарка, самая громадная и пышная из африканок переулка и самая пестро одетая, когда выходит пройтись.
Вот ее я вижу оч-чень хорошо. А слышу я даже через закрытое окно, как тихонько отбивают матросскую чечетку на тротуаре охраняющие милиционеры, слух-то у меня тоже пока что острый.
Надо сказать, что раньше я вовсе не сидел сиднем у окна или там у подъезда следил, как бабки на лавочке, которые про всех и все знают. Я ж мужчина! И активный. Прежде с утра уходил я из дома, как на работу куда-то, по собственным делам.
Потому, конечно, многого в доме не знаю и отнюдь не «любого» я знаю. Вон даже: в прошлом году жилец наверху новый, временный появился, с семьей или без? Не знаю. Я его, по-моему, ни разу и не видел. Или, может, видел? А что еще за Галинаф такой? Черт его знает…
Я встаю наконец с табуретки и иду, стараясь очень тихо переставлять костыли, прохожу через комнату, потом по темному коридору к самым входным дверям.
Я стою возле наших дверей и слушаю не шевелясь.
Что-то у нас случилось определенно. У меня еще с детства развито инстинктивное чувство. Куда подевался Юра?!
И тут впервые в жизни я вдруг чувствую, что это я один в пустом доме, единственный на все этажи…
Еле попадая руками в рукава, я натягиваю пальто, шапку и отпираю входную дверь. В подъезде холод каменный и еще – непонятный какой-то запах. Но запахи я различаю плохо, глаза и уши пока в порядке, а запахи я различаю плохо.
Я прохожу быстрей через подъезд во двор. Мне к тому же пора на вечерний обход: главные подопечные те, что на подозрении (помимо нашего), – дом девятый, наискосок, также выселяемый, и два на Обыденском. Эти видны прямо отсюда, со двора.
Вечер сегодня ненастный, небо все в тучах, но мне светло. И я вижу, как в других моих подопечных домах на всех этажах во многих окнах горит свет. Но этого не может быть!.. Они уже выселенные!
Я быстро, скачками, передвигаюсь по двору, чтобы издали, оборачиваясь, увидеть свой дом, наши окна.
Всюду на верхних этажах в наших окнах перемигиваются огни! А ярче справа – в открытом окне.
И только тут я понимаю, что я смотрю на пожар: в открытом этом окне огонь и дым – дом наш горит.
Как снова я оказался в подъезде одним махом, не помню. Может, другому мое барахло – грош цена, но оно-то почти за всю мою жизнь скопилось…
Однако я не доскакал еще до своих дверей, сверху слышу крики, тушат, что ли, люди? Голоса мужские, гулкие, по всему подъезду, и вовсе это странно…
Но я – дальше, вскочил побыстрей к себе. Потом… Потом хвать ведро, опорожнил