по всей Америке. Здесь ощущалась совсем иная энергетика. Она не понимала ее, но ощущала буквально кожей.
Во время гастролей Эмма привыкла относиться к ним как к единому целому, телу с четырьмя головами. Представив себе их в таком виде, она рассмеялась, но картинка выглядела правдивой. А сегодня они спорили, переругивались или просто сидели молча во время воспроизведения записи. Она не понимала значений технических терминов, которыми они обменивались между собой, но в том и не было нужды.
Она коротала время в одиночестве, пока они играли или совещались, или веселилась, когда они по очереди развлекали ее в свободное время. Она горстями поглощала хрустящие картофельные чипсы, а живот у нее раздулся от бесчисленных бутылочек колы.
В перерыве она уселась на колени Пи-Эму и принялась изо всех сил колотить по барабанам. Затем проговорила свое имя в один из микрофонов, и эхо разнесло его по всей комнате. Сжав в руке запасную барабанную палочку, она прикорнула во вращающемся кресле, подложив под голову верного Чарли, и проснулась уже от папиного голоса, взлетевшего под самый потолок в балладе о трагической любви.
Эмма смотрела на него, словно зачарованная, протирая сонные глаза и зевая в шерстку Чарли. Сердечко ее было еще слишком юным и неопытным, чтобы его тронули проникновенные слова, а вот музыка проникла в самую душу. И всякий раз, слыша эту песню, она будет вспоминать тот миг, когда проснулась под звуки отцовского голоса, зазвучавшего у нее в ушах. И наполнившего собой весь мир.
Когда он умолк, она забыла о том, что ей полагалось сидеть тихо. Подпрыгивая на кресле, Эмма захлопала в ладоши:
– Папа!
Пит, сидя в аппаратной, выругался, но Брайан выставил перед собой ладонь:
– Оставим это! – Рассмеявшись, он повернулся к Эмме. – Оставим это, – повторил он, протягивая к ней руки. И, когда она подбежала к нему, он подбросил ее в воздух. – Что скажешь, Эмма? Я только что сделал тебя звездой.
Глава 7
Если в 1968 году вера Брайана в человека пошатнулась сначала в связи с убийством Мартина Лютера Кинга, а потом и Кеннеди, то летом 1969 года она вновь расправила крылья в Вудстоке.[6] Для него фестиваль стал праздником молодости и музыки, любви и братства. Он символизировал возможность перевернуть страницу кровопролития и войн, бунтов и недовольства. Стоя на сцене и глядя в море лиц, он понимал, что больше никогда не совершит ничего столь же грандиозного и памятного.
И, хотя сам факт пребывания там и возможность оставить свой след приводили его в восторг, приближающееся окончание десятилетия и угасание самого его духа, в свою очередь, угнетали и пугали Брайана до дрожи.
Три дня в штате Нью-Йорк он провел на пике творческой и эмоциональной лихорадки, подогреваемый атмосферой, наркотиками, которые были столь же легко доступны, как и попкорн на утреннем сеансе в субботу, а также подгоняемый собственными страхами насчет того, куда заведет его успех. Всю ночь, пока в крови его бурлил кокаин, он