про себя трусит, сдерживается. А Сатуляк все время скулит. То наружу просится, то часами просиживает у амбразуры.
– Стоп-стоп. Что значит: «трусит»? Он немцев, смерти боится, или же ему страшно оставаться в доте?
– Точно так, в доте, – согласился Дзюбач.
– Не все ли равно, как он трусит? – удивился Крамарчук. – Главное, трусит.
– Но важно знать, в чем это проявляется, – заметил Громов. – Пробовали поговорить с ним?
– Я со своим, кажется, так «поговорю», что он навеки забудет, что такое страх, – саркастически улыбнулся Крамарчук.
– Э, нет, с моим так нельзя, – возразил старшина. – Сатуляк – человек в возрасте, степенный, четверо детей.
– Так что советуешь, отпустить его с миром, пусть еще четверых наделает? – окрысился Крамарчук. – Ты же сам предлагал позвонить комбату, чтобы его заменили!
– Я это и сейчас предлагаю. Лучше взять хлопца с маневренной роты, добровольца. Обучить его – раз плюнуть. А Сатуляка перевести к Рашковскому. И Конашева твоего – тоже.
– А я против. Трусам потакаем. Все захотят на волю, под кустики. Там ведь и отступить можно, и драпануть, коли чего. А здесь надо до конца. Поэтому они и трусят. Он, видите ли, не может находиться в подземелье! Его что-то по ночам душит. У него привидения. Он боится оставаться один в отсеке…
Какое-то время Громов нарочно не вмешивался в перепалку командиров точек. Он понял, что те не хотели докладывать ему о трусах, но конфликт назревал, и на душе у Крамарчука постепенно накипало. А еще Громов почувствовал: только выслушав их до конца, он поймет, что, собственно, происходит с теми двумя бойцами на самом деле.
– Замечена эта хандра только за двоими? – не выдержал наконец Громов, умышленно подкинув младшим командирам слово «хандра», чтобы заменить им «трусость». – От других бойцов подобных жалоб или просьб не поступало?
– Отпустить бы наверх Сатуляка… – ответил старшина. – Все остальные стерпят.
– Остальные возмутятся, – обронил Крамарчук. – Им тоже на волю захочется.
– Стерпят, сказал.
– Все, прекратили этот спор, – помирил их лейтенант. – Разберемся. Учебную тревогу проведем ровно через час. А пока – выполнять приказ.
Ничего странного в том, что двое бойцов, как принято было выражаться в их доте на Буге, «захандрячили», Громов не видел. Он помнил, как при первой же тревоге, с перекрытием всех заслонок, отключением света и одеванием противогазов, один солдатик из его гарнизона захандрячил так, что дело дошло до истерики. Убежал с нижнего этажа, с орудийного подвала, на первый (как и в этих, «днестровских», там доты были двухэтажные, и все службы находились на нижнем этаже), рванулся к бронированной двери… Его, понятное дело, остановили, но силой. А сразу же после тревоги хотели вызвать на ротное комсомольское собрание, угрожая исключить из комсомола. При этом активисты были уверены, что у коменданта, не терпевшего ни малейшего проявления трусости, найдут полную поддержку. И были удивлены,