здорово повезло заполучить такую симпатичную няньку. Хотя, конечно, очень жаль, что так получилось.
– Да, очень жаль, – упавшим голосом повторила Нелли.
Послышался звон колоколов Нотр-Дам, и Нелли, которая все еще сидела на скамейке, глядя себе под ноги, уже в который раз спросила себя, как может женщина с таким великим именем оказаться такой неудачницей! Ибо Нелли, которую на самом деле звали Элеонорой, как это ни печально, не стала такой же волевой и бесстрашной, как знаменитая Элеонора Аквитанская, в честь которой была названа, потому что ее мать во время своей беременности увлеченно читала биографию этой выдающейся королевы. Маленькая Элеонора, как это вскоре выяснилось, к великому огорчению ее матери, оказалась скорее робкой, чем храброй, и скорее чувствительной, чем волевой, она пошла совсем не в ту породу решительных бретонок, какими были прежние представительницы семейства Делакур. Элеонора! Ну как могла мама с ней так нехорошо поступить! Нелли сердито отшвырнула ногой какой-то камешек. Это имя она ненавидела с детства, предчувствуя, что никогда не сможет до него дорасти. В то время как крепко сбитые кузины с визгом кидались в волны бретонского прибоя, маленькая Элеонора пряталась от накатывающихся на берег волн подальше в дюнах. Если за столом кто-нибудь вдруг скажет что-то не так, она убегала и запиралась у себя в комнате. В ранней юности она обижалась из-за пустяков. А в тринадцать лет избавилась от завещанного матерью имени, сменив его на уменьшительное Нелли.
Нелли хорошо помнила те вечера, когда она, сидя на бархатном синем диване с потертой обивкой, который стоял на кухне сложенного из местного песчаника дома с лиловыми ставнями, делилась с бабушкой крупными и мелкими горестями, от которых ей тяжело было на сердце. Клэр Делакур терпеливо слушала ее, стоя у огромной плиты, которую тогда еще топили углем, и пекла сладкие блинчики с шоколадным и миндальным соусом, от которых по кухне распространялся замечательный, утешительный аромат. У Клэр всегда находился для любимой внучки хороший совет. «Деточка, – говорила она (для нее взрослая Нелли и в двадцать лет все еще оставалась деточкой), – деточка, не надо принимать все так близко к сердцу. Иначе тебе трудно придется в жизни. – Чтобы ободрить внучку, она ласково гладила ее по голове. – Нельзя быть такой мимозой, Нелли. Будь лучше розой».
Нелли сидела на скамейке, вертела гранатовое кольцо на пальце, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Как бы она хотела быть розой! Но она была не Скарлетт О’ Хара, а всего лишь Нелли – трусиха, которая боится летать. По щеке у нее скатилась слеза, и вдруг перед глазами у нее появилось что-то белое. Это был носовой платок.
Нелли вздрогнула и подняла голову. Перед ней стоял, опершись на футляр с гитарой, белокурый уличный музыкант и, склонив набок голову, глядел на нее с сочувственным выражением.
– Why are you so blue, mademoiselle?[12] – спросил он. – Такой хорошенький девушка, как вы, не должен быть такой грустный! – И, указывая на скамейку, добавил: – Можно?
Нелли