Конечно, скорость была маленькая, но большой скорости и не требовалось, потому что пароход обычно тянул за собой плоты вниз по Иртышу в сторону Карского моря, где сама вода текла быстро. В районе Омска вода просто сбивала с ног. Если зайти по горлышко в воду и стоять на дне на носках, то вода даже подымала человека. А если умеешь плавать, то можно только лежать на спине, и вода сама тебя несёт…
Дочка хозяйская подросла и стала уже ходить на свидания. А свидания обычно происходили в центре города, где сливались Омка и Иртыш. Место это с деревьями, лавочками и цветочными клумбами называлось «стрелка», вечерами там назначались свидания и организовывались танцы. А свидания в послевоенном Омске не всегда бывали романтичными, в городе находилось много и заключённых, и людей с разными разбитыми судьбами. И, конечно, молодой девушке знакомиться было небезопасно, родители боялись за свою дочь.
Кроме того, за домашних животных тогда в Сибири брали очень большие налоги. И мне Левиха часто говорила: возьми, Гена, этот таз с яйцами, снеси в хлебный магазин и скажи, что это от нас налог. (То есть налог брали продуктами – у кого яйцами, у кого мясом.) В общем, они решили уехать на Украину. Перед этим они продали свою корову, а свинью решили зарезать, попросили помочь моего отца. И я помню, как в огромном сарае отец с ней расправлялся, я не видел, конечно, только мог представить. Потом эту свинью палили паяльной лампой, и вот этот запах горевшей щетины я хорошо помню.
Расправившись со своей скотиной, они решили продать дом. А в это время отец как раз получил деньги за картину – вот эти семь с половиной тысяч. И он выкупил у них ту комнату 16 метров, в которой мы жили. А большую комнату, метров 30, в которой жили они сами (там окна выходили на другую сторону, во двор), купил Сивохин Иван Яковлевич с семьёй, тоже художник, он приехал как раз из какой-то деревеньки из района Чернолучья.
Семья Левихи уехала. А отец стал забивать досками дверь, которая соединяла их комнату с нашей. Он наколотил доски с двух сторон и сыпал между ними шлак и золу. На улице этот шлак и зола скапливались везде, потому что у всех были печки. Люди выходили из домов и прямо из вёдер высыпали их на дорогу, которая шла от начала улицы к базару.
И я помню, как отец с нашей стороны и художник Иван Яковлевич с той стороны всё перекрикивались – слышно или нет. И когда они добились, что уже ничего не было слышно, тогда успокоились. Потом они обили каждый свою сторону дранкой, обмазали глиной это всё, побелили, и получились две изолированные комнаты – у нас и у них. Этот Иван Яковлевич был деревенский мужик, рукастый, он пристройку с окном ещё сделал к своей части дома, устроил там себе мастерскую. А у отца мастерская находилась в городе, как я уже говорил. Мать тоже работала в Круглом в центре.
Бывшее здание МСХШ в Лаврушинском переулке
Следствием поездок моего отца в Москву явилась и будущая перемена в моей судьбе. Третьяковская галерея располагается в Лаврушинском переулке, и