Всемогущий. Сергей Кулаков

с удивлением посмотрел на него, и Егор тут же выбранил себя за свою вспышку. Нельзя давать волю чувствам! Чего доброго, Никитин сочтет его желание получить свободу за слабость и попытается уговорить его остаться. Что его попытка ни к чему не приведет, Егор был уверен. Но он не был уверен, что сумеет сохранить спокойствие во время новых словопрений, и потому ему следовало удалиться как можно быстрее, а не увязать в сетях обещаний, а возможно, и угроз Никитина.

      – Ладно, – кивнул профессор. – Вижу, ты настроен решительно. Что ж, это твой выбор. Не смею мешать.

      Он сунул два пальца в нагрудный карман клетчатой рубашки, вытащил вырванный из блокнота листок.

      – Вот, – сказал он, положив листок на стол. – Адрес, который ты просил.

      Егор взял листок и, не глядя на него, положил во внутренний карман куртки.

      – Спасибо.

      – Не за что, – усмехнулся профессор.

      Что-то мефистофельское опять промелькнуло в его улыбке, и Егор почувствовал легкое беспокойство. Но напрасно он пытался разглядеть свое будущее, соотнося его с будущим профессора. Тот наверняка включил защитные экраны, и все, что Егор мог видеть, – это какие-то символы, плавающие в отдалении и имеющие частично цифровое, частично графическое выражение. Так, он разглядел две девятки, потом рельсы железнодорожного пути, что все это могло означать, он не смог разобрать, а на гадания у него не было времени.

      – Я пойду, – сказал он.

      – Иди, – кивнул профессор. – Отцу поклон от меня.

      – Спасибо.

      Егор вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого по болезни досрочно отпустили с урока, хотя и не поверили ни единому его слову.

      Он бросил последний взгляд на Никитина.

      Тот смотрел перед собой немигающим и словно неживым взглядом; жесткие, изрезавшие лицо морщины застыли, будто в камне, и весь он создавал впечатление какой-то машины, лишенной души и плоти, но зато снабженной стальным скелетом, нейлоновыми жилами и мощным, ни перед чем не останавливающимся разумом. Он сидел перед Егором воплощением непреклонной воли, тем более жуткой, что у этой воли не было конечной цели, а, стало быть, вся она была устремлена в бесконечность. А там, где начинается бесконечность, начинается страх.

      Содрогнувшись от соседства этой мумии, которая уже не смотрела на него, уже потеряла к нему интерес, точно и он был чем-то неодушевленным, вроде бронзового лаптя или занавески на окне, Егор вышел из комнаты и через минуту оказался на улице.