шел по пути праведному. Раздал имение нищим, остался без золота, серебра и меди. Нет у меня второй одежды и пристанища. Хожу по пыльным дорогам бездомной собакой и негде голову преклонить. Разве я возвысился? О, нет! Те, одиннадцать, вечно спорили о том, кто из них более достоин возлежать близ тебя. Но я молчал. Молчал, ибо любил тебя. Слышишь? Любил! Но, думаешь, не знаю, что ты говорил обо мне? Знаю! И вот, смерть на пороге. Она равняет всех, знатного и простолюдина, глупца и пророка. Ее призываю в свидетели! Не ты ли говорил, что в Иуду, сына Симонова, из Кариота, вселился Вельзевул? Говорил, что я, Иуда, предам тебя фарисеям. Каюсь, мысли тяжкие посещали меня, но был я темен и не разумел что творю. Дух зла искушал меня! Хотел отсечь руку себе, чтоб не совершить богопротивного. Глаза выколоть, чтоб не видеть тебя и тем победить соблазны! И я победил! Но ты… Ты не ушел, как обещал, не спас народ израилев, не взял на себя грехи человеческие, не смыл их невинной кровью. Ты променял первородство на чечевичную похлебку. А теперь утешь меня. Скажи, что я лжец.
Учитель плакал. В скорби он обнял Иуду и благословил:
– Брат мой, Иуда. Ропщут многие, но правду говорят избранные. Ты призван ранить в самое сердце. Сколько раз в молитве обращался я к Отцу моему, выпрашивая великой милости. В страхе просил его, чтоб избавил от жертвенной участи, чтоб чаша та миновала меня. И в бесконечной любви своей, сжалился он над несчастным, внял мольбам. Таково было его благоволение. В том лишь моя вина. Как могу осуждать пославшего меня? Разве о том писано в Законе?
– Но ведь пророчества…, – удивлялся Иуда.
– Все сбылось до последнего слова. А то, что не сбылось, сбудется в свое время, – учитель улыбнулся и отер рукавом лицо сыну Симонову.
– Разве ты не… Мессия? – недоумевал тот. – Кто же из нас лжец? – Иуду трясло. Страшная догадка едва не лишила разума. Жизнь подошла к концу. Веру он растерял, пребывая во тьме и обмане. И виновник тому он сам! «Змея, змея! Истинная змея! – взвыл он раненым зверем. Внезапная резкая боль едва не убила старика. – Уж лучше бы я отсек себе руку и выколол глаза! Горе отцу моему и матери моей! Горе миру, ибо лучше не родиться мне вовсе! Злая судьба одолела меня! А я – слепец, поводырь слепцов, ведущий народ к погибели! Но кого или что в том винить? Маловерие, трусость, собственную слабость, диавола – искусителя или…»
В глазах потемнело. Безумное желание овладело Иудой. Он хотел зарезать Учителя, но не нашел у пояса ножа. Хотел задушить, но силы покинули старика. Что стоит теперь его жизнь? А жизнь Учителя? Или жизнь племен израильских?
– Пророчества сбываются, брат мой, Иуда, – тихая и светлая улыбка застыла на устах Иисуса из Назарета. – Где твой поцелуй? На кресте… Ты погубил…
– Скажи, кого я погубил? Говори, говори! – разъярялся Иуда. Он тряс уже мертвое тело. Руки и голова Учителя безвольно болтались, глаза стекленели, и улыбка уносилась в вечность.
Иуда ослеп на мгновенье. Свет веры угас, тьма пожрала сердце. В одночасье