Барон был. Мать предпочитала котов, расправляться с кошачьим потомством, топя новорождённых в ведре с водой, мало кому доставляет радости. Зверюги держались независимо и могли почти по неделе не возвращаться с гулянки. Затем приходили грязными, исхудавшими и измученными, наедались и заваливались на целый день дрыхнуть. А вечером просыпались, потягивались, снова заглатывали двухдневную норму еды, и сваливали в неизвестном направлении. Зимой они исчезали на длительное время гораздо реже, дрыхли целыми сутками у тёплой печки, словно набираясь сил перед предстоящими им весной и летом похождениями. Толку от них имелось немного, но они, хотя бы, чуточку развлекали меня и брата. Ни один из живших с нами кошаков не умер возле хозяев, они просто исчезали, не возвращаясь из забега по окрестностям. Лишь Васька, бабушкин кот, скончался на наших руках. Этот чёрно—белый крупный котяра, мускулистый, вечно исцарапанный, с порванными ушами и упрямым характером, редко ночевал дома, со злобным утробным воем гонял мелких собак и соседских котов, но вместе с тем, как—то по—особому добро мурчал и улыбался, когда мы гладили по короткой жёсткой шерсти, взяв бродягу на руки. Он иногда притаскивал на веранду пойманных и придушенных хомяков, и эта страсть к охоте кота и сгубила. Однажды в январе он сожрал отравленного хомяка. Мучился Васька три дня. Его постоянно рвало с кровью, и лишь после того, как в него вливали несколько ложек молока, он успокаивался и, постанывая, засыпал у нагретого бока печки. На третьи сутки он перестал пить, есть и вставать, а к вечеру отбыл в кошачью страну вечного лета. Я растерянно гладил длинное и потяжелевшее тело, а дед завернул Ваську в тряпицу и куда—то унёс, вернувшись через час. Я не спрашивал, куда он дел умершего, впрочем, навряд ли дед захотел бы вдаваться в подробности.
Последняя наша кошка, Муся, модница черепахового окраса, с крючком на конце хвоста, очень ласковая, отлично ловившая мышей, но хронически беременная, оказалась сожжена очередным ухажёром матери, когда в третий раз за полгода принесла пять маленьких слепых котяток. Он, ненавидевший Муську, регулярно её пинавший, сложил кошачье семейство в картофельный мешок и отнёс в школьную котельную. Не знаю, в курсе ли происходящего была мать, скорее всего, да. Но нам, детям, ничего не объяснили, для нас Муся просто ушла и не вернулась.
О произошедшем далее я узнал со слов одноклассника, кудрявого Гули, чей отец работал в той кочегарке. Итак, Петрович притащил мешок в котельную и попросил у дежурных разрешения сжечь старый мусор. Дверь топки нехотя отомкнули, и он бросил туда свой груз. Затем случилось самое страшное. Изнутри раздались дикие, почти человеческие крики, и дверцу слегка приоткрыли, собираясь глянуть, что там творится. И из огня, дымящейся кометой с воплем выскочила обожжённая до мяса кошка, заметавшаяся по помещению. Все опешили, но дверь кочегарки из—за жары стояла открытой, обгоревшее животное выскочило на улицу и исчезло в зарослях кустов черёмухи, оставив после себя