все это мне? Из-за какого-то шлепка о мостовую? Здорово!.. Благодарю вас, князь! Наконец-то я выберусь за фортифы[18] и полюбуюсь на белый свет!
– Ты любишь путешествовать? – спросил Жан.
– До безумия! С пеленок мечтал… А теперь вот благодаря вам я могу купить билет до Марселя.
– Постой, постой, но почему же именно в Марсель? – воскликнул Жан.
– Потому что уж там-то я как-нибудь обернусь и непременно попаду в страну буров.
– Что?! Ты хочешь в волонтеры?! – невольно вырвалось у Жана.
– Да. Уж больно хочется поколотить этих англичанишек, которые мучают буров!
Леон Фортэн и его жена с интересом прислушивались к разговору, в котором собеседники перескакивали с пятого на десятое.
– Как тебя зовут? – без лишних предисловий спросил Жан.
– Фанфан.
– Где живешь?
– Раньше жил на улице Гренета, двенадцать, а теперь так, вообще… ну, просто на улице.
– Родители есть?
– Отец. Он пьянствует все триста шестьдесят пять дней в году и уж никак не меньше двух раз в сутки награждает меня колотушками. А позавчера совсем из дому выгнал.
– А мать?
– Пять лет, как умерла, – ответил мальчик, и на глазах у него блеснули слезы.
– Так, значит, ты твердо решил записаться в трансваальскую армию?
– О да!
– В таком случае, Фанфан, я беру тебя с собой.
– Не может быть!.. Благодарю от всего сердца! С этой минуты я ваш и на всю жизнь! Увидите, как предан будет вам Фанфан!
Так капитан Сорви-голова завербовал первого добровольца в свою роту разведчиков.
В Марселе Жан завербовал еще одного добровольца, который работал раньше поваренком на морском пароходе, а теперь был без места. Его, как и всякого провансальца, звали Мариусом, и он охотно отзывался на прозвище «Моко».
В Александрии Жан завербовал сразу двоих. То были юнги: один – итальянец, другой – немец; оба они только что вышли из больницы и ожидали отправки на родину. Немца звали Фрицем, итальянца – Пьетро.
Рассмеявшись, Жан сказал Фанфану:
– Четыре человека – целый полувзвод, и я его капрал!
Вербовка этого разноязычного интернационального отряда продолжалась всю дорогу.
В Адене Жан наткнулся на двух алжирских арабов. Их вывез из Алжира губернатор Обока[19], но они бежали от него и теперь старались как-нибудь устроиться. Они говорили на ломаном французском языке и охотно согласились следовать за внушавшим доверие молодым человеком, который к тому же предложил им великолепное жалованье.
Наконец, уже на пароходе, Жан Грандье встретился с семьей бедных французских эмигрантов, отправлявшихся попытать счастья на Мадагаскар.
Их было пятнадцать человек, считая племянников и других дальних родственников. И, увы, все они были так бедны, что даже легендарная, ставшая нарицательной нищета Иова[20], наверное, показалась бы им богатством.
Молодость и энтузиазм Жана произвели сильное впечатление на этот