платок и убеждается, что дела его плохи, как и ожидалось… Он ухмыляется, потому что… – да, сейчас объясню. Значит, Мозгляк Стоукс – давний приятель Генри, и он вывел, что лучший способ скоротать время – постепенно умирать. И когда Джо Бен – а он противник всякой степенности и постепенности, он всегда на полных парах, – встречается с Мозгляком в «Коряге», когда, скажем, Мозгляк играет с батей в домино на юбилейные баксы, что Мозгляк завел у себя в лавке к столетию Орегона, – и вот, значит, они начинают ворошить прошлое, вздыхать-охать, а Джо налетает, тискает лапку Мозгляка и говорит ему, каким бодрячком он был… когда-то.
– Мистер Стоукс, что-то вы совсем поплохели.
– Я знаю, Джо, знаю.
– Доктору показывались? То есть, конечно, да. Но знаете что – приходите в эту субботу к вечерней службе. Может, брат Уокер вам чем полезен будет? Я видел, как он выхаживал людей, которые одной ногой в могиле были, да и другая туда же соскользнуть норовила.
Мозгляк качает головой:
– Даже не знаю, Джо. Боюсь, у меня все слишком запущено.
Джо Бен тянет руку, берет старую мумию за подбородок, наклоняет болезную голову так-сяк, пристальным взглядом осматривает морщинистые кратеры, где утонули глаза.
– Может быть, может быть. Дело зашло слишком далеко – тут и святые силы не помогут.
И Мозгляк с утроенной гордостью пышет своими недугами.
И в этом он весь, Джо Бен, – возможно, самый общительный и милый парень на свете. То есть он не сразу сделался самым общительным: в детстве-то он таким не был. Мальцами мы с ним дружили не меньше, чем потом, но тогда он не слишком еще умел с людьми ладить. Бывало, и слова за всю неделю не вымолвит. Это потому как он страшился брякнуть что-нибудь такое, что подцепил от своего папаши. Он был так похож на Бена Стэмпера, что до смерти боялся вырасти «весь в отца». Но как мне рассказывали, он с самого рождения был весь в папашу – те же волосы, черные как смоль, то же пригожее лицо, – и с каждым годом все больше походил. В старших классах он частенько вставал у зеркала в раздевалке, кривил рот по-всякому, корчил рожи, пытался зафиксировать физиономию в таком виде – да только не помогало это. Девчонки уже тогда к нему так и льнули, проходу не давали – точно так же, как и у дяди Бена с дамами было. И чем красивей становился Джо, тем больше страдал. В последнее лето перед выпускным классом Джо было совсем уж смирился со своей долей, решил не перечить судьбе – даже обзавелся таким же «смазливым» «Меркьюри», что был у его папаши, весь блестящий, шикарный, с зебровыми чехлами, – и почти тотчас угораздило его на пикнике в национальном парке поругаться с самой невзрачной девчушкой из всей школы, и та порезала его красивое лицо перочинным ножиком. Он мало рассказывал о причинах той ссоры, но определенно изменился. Он просек, что при новой его физии можно открыться и стать самим собой.
– Хэнк, слушай, затянись это дело еще на годик – и я бы пропал!
Когда Джо говорил мне это, его батя