негр очень испугался, оттолкнул девушку и попытался выскочить из ванной, но, разумеется, безрезультатно.
Дантес упросил напарника отпустить проститутку и не заботиться о ней. Геккерн – у него было две дочери, одна из которых была непутевая: вечно путалась с кавказцами и убегала из дому, – согласился сделать это. Потом они пристегнули негра наручниками к батарее, немножко побили его – просто чтобы нагнать страху, а вовсе не ради истязания – и занялись допросом.
Негр довольно хорошо говорил по-русски. Он утверждал, что снял квартиру у бабки просто затем, чтобы развлекаться с русскими девушками. Эта девушка была очень хороша, и они так хорошо развлекались в ванной, что потеряли всякое представление о времени. Кот был негру незнаком. Квартира сдавалась вместе с котом. Негр не знал, чьи это джинсы и носки сушатся на веревке. Он думал, что у русских так обычно бывает: какие-то мужские штаны и носки висят посреди комнаты. Он студент института Дружбы Народов, приехал из Мозамбика, очень любит Россию и снег. В платяном шкафу его вещи и документы. Геккерн и Дантес открыли шкаф – действительно, там были одежда негра и документы, подтверждающие его слова. Но агенты словам негра, разумеется, не поверили, а сделали ему укол и стали ждать, когда укол подействует и негр начнет говорить правду. Они очень сожалели теперь, что сразу не сделали укол бабке. Под уколом она не смогла бы солгать.
Негр обмяк и дышал часто-часто, но слабо. Геккерн и Дантес смотрели на негра.
– Погоди, еще полторы минуты.
– Говорят, говорят об ихних инструментах, а я сколько с ними ни работал, ни разу не заметил ничего такого особенного, – сказал Дантес.
Геккерн равнодушно кивнул. Инструмент негра был даже в спящем виде очень особен и красив. Дантес, по-видимому, говорил так просто из мужской зависти. Геккерн знал, какой инструмент у Дантеса, потому что они много раз употребляли одну девушку на двоих. Инструмент Дантеса был неплох, но у негра лучше. Но все это не интересовало Геккерна. Он снова глянул на часы. Можно было начинать.
X
– Да вы посмотрите, почитайте…
– Я ведь почти слепа, – ответила Нарумова, возвращая Леве рукопись. – Ничего я не разберу, если уж вы не разобрали. Бумага-то вроде бы очень старая, старей меня…
– Сколько ж это может стоить?! – вздохнул Саша. – Господи, да неужто вы думаете, что за вами гонятся лишь потому, что вы скоммуниздили у государства дорогую вещь? – удивилась старуха. – Дело совсем не в этом… Их интересует содержание, а не бумажка.
Пушкин ваш, по-моему, и сказал, что печатное слово – артиллерия мысли… ах нет, пардон, это он у Ривароля позаимствовал.
– Кто такой Ривароль? – спросил Саша.
– Так, по-вашему, Анна Федотовна, они думают, что в этой рукописи какая-нибудь политическая крамола? – спросил Лева. – И они не хотят, чтоб она была издана? Но это же стихи…
– А чем стихи хуже прозы? – спросила в ответ старуха. – Мандельштам, помнится, говорил, что поэзию ценят только у нас: за нее убивают… Вот, к примеру,