и опять декламировала стихи, до тех пор, пока они совсем не обалдели.
Что же ты, зараза, с фраером пошла?
Лучше бы ты сразу, падла, умерла.
Лучше бы ты сдохла, ведь я тебя любил;
Но теперь засохла ты в моей груди.
Она была очень поэтическая натура. Мужчины, должно быть, сходили по ней с ума.
XI
Негр в ответ на вопросы болтал всякую чепуху на русском языке, на английском, французском и своем родном. Геккерн знал все европейские и азиатские языки и африканские наречия (он еще в университете выучил их под гипнозом по специальной методике). Дантес принадлежал к новому, невежественному поколению, и языков почти не знал, но он видел по мимике, дыханию и пульсу негра, что тот говорит правду. Заботиться-то нужно было не о негре, а о бессовестной русской бабке. Но негр безжалостно употреблял белую девушку и через свое жеребцовое поведение заставил агентов впустую наблюдать за квартирой целый день напролет; к тому же агенты в большинстве случаев руководствовались древнейшим правилом не оставлять свидетелей. Они задушили негра, при этом Дантес сделал строгое лицо и спросил, молился ли негр на ночь. Геккерн поморщился, он не любил глупых шуток, к которым был склонен напарник. Негр ничего не отвечал, он был уже мертв. Лицо негра не почернело, оно и так было черное, а язык почернел. Дантес не отказал себе в удовольствии наступить на инструмент негра каблуком. Геккерну это было смешно и неприятно, он не одобрял бесполезной жестокости и по большому счету ничего не имел против мозамбикских негров. Но он не делал напарнику замечаний.
– А что мы будем делать с котом? – спросил Дантес. Кот сидел на шкафу и смотрел на них сверху круглыми от изумления глазами.
– Симпатяга какой, – сказал Геккерн. – Кис-кис, Черномырдин, иди ко мне…
Они не свернули лже-Черномырдину шею, а, напротив, накормили его колбасой, которую нашли в холодильнике. О животных не заботились никогда, за исключением служебных собак, которые могли мстить, и говорящих попугаев, которые могли говорить.
– Это же… это не тот кот! – вскричал Геккерн, наконец заметив белое пятнышко.
– А, мать… (далее непечатно).
Но и после этого они не стали вымещать свою злобу на животном. Они лишь посокрушались о своей невнимательности, в очередной раз отметили дерзость беглецов и последними русскими словами обругали подлую бабку Лизу. (Они не знали, что у бабки в Москве есть мать, так как по документам Анна Федотовна Нарумова матерью Лизавете Ивановне не была.)
– Послушай, – сказал вдруг Геккерн, лаская и почесывая кота, – что, если их кот – не просто кот, а символ, атрибут? Ведь он черный… А у тех…
– Соседи сказали, что Черномырдин живет у Профессора уже лет пять, – возразил Дантес. – Он появился, когда Профессор и предположить не мог, что найдет ее.
– Да, тогда он был просто котом. Но теперь он стал атрибутом.
– Ну, не знаю, – сказал Дантес и зевнул. – По-моему, ты все усложняешь. Этак ты и хомяков пришьешь к делу.
Они налили в блюдце молока и