великой эпической литературой, к объективности, всё более и более нарастающей» (TdR, 101). Эту опасность нельзя обойти, но только победить изнутри: действительно, субъективность неизбежна, но она должна признавать сама себя, и преодолевать сама себя посредством «иронии» (там же). На самом деле, ирония романиста, преодолевая внутри романа романтическую субъективность, пытающуюся применить к существованию эстетические принципы, – угрожающее начинание, как показано в эссе о Кьеркегоре и Новалисе в Душе и формах, – признаёт бренность мира как нечто непреодолимое, и таким образом даёт повод для появления субъекта, который, именно поскольку располагается внутри этой бренности, то есть внутри конечности, чувствует потребность в целостности (см. TdR, 102). Такая потребность рождается в таком случае не из отрицания конечного и бессмысленности, но именно из их внутреннего мира, другими словами – из признания их непреодолимости.
3. Элемент размышления в романе
Благодаря иронии, позволяющей преодолеть опасность абстракции, присущую роману, все его элементы вступают в отношение с отсутствующей целостностью. Это означает, что в романе целостность существует лишь благодаря перечню всех частей подразумеваемой концептуальной системы, и ничто в этой совокупности не обладает имманентным смыслом вне зависимости от этого перечня. Это всё та же процессуальность романа, которая должна установить композиционное единство между разнородными элементами.
В романе композиция контингентных элементов посредством иронии находит своё воплощение в «биографии», которая изображает поиск целостности со стороны героя: «внешняя форма романа – главным образом биографическая» (TdR, 104). В этом смысле любой роман является, как пишет Флобер в отношении Госпожи Бовари, «биографией»2, в которой идеал воплощается в определённом индивидууме: «центральная фигура биографии приобретает значение только через своё отношение с миром идеала, который восстаёт, чтобы подчинить её себе; но такой мир становится реальностью, единственно благодаря тому, что он живёт в данном индивидууме, и в силу совершения этого опыта» (TdR, 104–105). Так возникает – в биографической форме – жизнь «проблематического индивидуума»: контингентный мир и проблематический индивидуум в действительности обусловливают существование друг друга, поскольку если бы индивидуум не был бы проблематическим, – как в органичности греческого эпоса – его цели были бы всегда достижимыми. Истинная опасность возникает только тогда, когда внешний мир потерял имманентность смысла, и целостность, более не органичная, – или как говорит Лукач, не являющаяся более «идеей», в смысле имманентной идеи в мире – становится «идеалом», который нужно искать. В конце концов, суть внешнего мира становится теперь «непреодолимой пропастью межу существующей реальностью и идеалом, который должен быть» (TdR, 105), и роман становится поиском утраченной целостности, другими словами, попыткой героя как проблематического